про бабушкино мыло

(с) Митя Самойлов

Моя бабушка Елена Никитична прочитала в жизни одну книгу. «Белая берёза», про войну. Иначе быть и не могло. В России уж если читать книгу, так про войну. Кстати, никогда не слышал от бабушки критики в отношении художественных описаний войны, хотя сама она окопы рыла и с соответствующей правдой была знакома весьма тесно. Но как-то её не беспокоила историческая и бытовая недостоверность. Ну, написали и ладно.
Эту книгу она прочитала в самолёте, летящем в Пятигорск. Один единственный раз в жизни бабушке выдали какую-то путёвку – съездить на воды. Один единственный раз в жизни она путешествовала самолётом, обратно ехала в плацкарте. Можно сказать, что бабушка в жизни попробовала многое, по крайней мере, по одному разу.

Ей трудно дались семь классов школы, хотя, в последствии ей предлагали должность счетовода в колхозе. Сейчас слово счетовод звучит примерно как звездочёт. Но вот была в унавоженном колхозе такая поэтическая должность. Счетоводом бабушка не стала.
В зрелом возрасте, потаскав вёдра с раствором на стройках двух третей всех московских теплоэлектростанций, бабушка стала кладовщицей – выдавала работягам инвентарь, спецовки, рукавицы и мыло для помывки в конце рабочего дня. Рабочие мыла не брали – ни в душ, ни домой, ни на продажу. Говорили – не надо, Никитична, оставь себе. И бабушка носила мыло домой.

На апрельском пленуме КПСС в 1985 году Горбачёв, в числе прочих заявлений, упомянул, что моей бабушке необходимо дать отдельную квартиру. Может быть, конечно, Горбачёв именно этого и не говорил, но квартиру бабушке дали. И бабушка шестидесяти тогда лет от роду поехала из ховринского общежития в ховринский панельный дом, где её ждала уютная однокомнатная квартира с совмещённым санузлом, называемым ховринскими эстетами «гавана». Я бывал у бабушки часто. Потому что любил бабушку, а она пекла оладьи. Кроме того, гаваной можно было пользоваться, принимая там ванну с шампунем «Золотая рыбка». Детство моё, с родителями, прошло в коммунальной квартире, где ванну принимать было смешно, вызывающе и негигиенично.
Собранное за время работы кладовщицей хозяйственное мыло бабушка хранила на длинном балконе, который нужно называть «лоджия», иначе неинтеллигентно. Мешки и коробки с чёрными, покрытыми трещинами параллелепипедами крепостью 72% стояли в дальнем от балконной двери конце. И не открывались годами – потому что, они не нужны – но и не выбрасывались – потому что их же жалко.

Я выходил из вестибюля станции метро Водный стадион, как и все порядочные люди, штурмовал 70й автобус и ехал до конечной – Диабетический центр. Удачное название конечной остановки. Здесь на пустыре кроме остановки был небольшой рынок, обросший в новом веке торговыми павильонами. Я покупал бабушке продукты и шёл до её дома по дорожкам, мимо гаражей, ангара и библиотеки, в общем, там, где человеческая жизнь не стоит ничего. Зимой там было одно коварное место – пятачок отполированного льда с крупным булыжником, торчащим из земли. Однажды бабушка показала мне кровь на этом булыжнике – кто-то разбил голову.

У бабушки делать было особенно нечего. Можно было принять упомянутую ванну, поесть оладьев, поговорить с бабушкиным мужем – полоумным полупарализованным алкоголиком. Можно было читать, лёжа на кухне, а можно – лёжа на лоджии. Солнце светило в глаза, а под головой пах мешок с хозяйственным мылом. Однажды за неделю каникул я так прочитал бесчисленное количество повестей Искандера, включая и рассказ про маленького гиганта большого секса – «О, Марат!». Удивительно трогательная история, кстати, не имеющая ничего общего с постперестроечным позором Геннадия Хазанова в главной роли.

Бабушка старела. Умер её муж.
Я продолжал ездить в Ховрино но уже не на выходные, а просто так – привезти продуктов, и выпить с ней рюмку в праздник. На телевизоре у неё стояло две вазы – на одной портрет Гагарина, на другой – Толстого. Две точки сборки русского мира. Между вазами салфетка, углом закрывающая экран. Бабушка смотрела одну единственную передачу – «Играй гармонь». Как-то я продемонстрировал бабушке, что умею играть на гитаре. Она спросила – «А Страдания можешь»? Страдания это частушки. Тогда я этого не знал и не мог. Даже не понял, о чём она говорит. А она искренне не поняла, зачем вообще тогда нужна гитара, если на ней не играть Страдания.

Чем дальше, тем меньше стала понимать бабушка. Она погружалась в сон своего разума. Первый инсульт, трепанация, больницы, второй инсульт. Мы наняли сиделку – добрую женщину с Западной Украины. Я приезжал каждые выходные и спрашивал бабушку про год и месяц. Получалось про «хреновое лето». Более живо она отвечала на вопросы о том, кто сейчас правит страной. Она довольно легко перечисляла всех от Ленина до последнего. Про Горбачёва вспомнила смешное – «Этот хрен с пятном на лбу доведёт до ручки. Раньше пили каждый день, а теперь с получки». Они подружились с Валей-сиделкой и плакали, когда последней пришлось уезжать к мужу, которого как и её подопечную разбил инсульт. Сидела здесь, не доглядела дома.

Сиделки сменяли друг друга, и одна из них, когда бабушку госпитализировали на её предпоследнюю перед кладбищем станцию, уезжая к себе на Украину, прихватила начатую пачку стирального порошка, пару кусков того самого хозяйственного мыла. Ничуть не смутилась, когда её поймали на этом смешном воровстве, объяснив, что, оказывается, у них в Виннице – «Нiчого ж немаэ».

Бабушка умерла в феврале.
Весной пришло время разбирать балкон, к которому бабушка не пускала при жизни. Мы выкинули всё. Всё кроме мыла. Не поднялась рука. В квартире сделали лёгкий ремонт, вынесли старую мебель, сдали квартиру дагестанскому зубному врачу. Мыло лежало на балконе. Небольшие горки почти чёрных, сухих кусков.

Об ту пору я работал помощником у Феди - художника-перформансиста. Художник планировал перформанс в Лондоне, на каком-то очень модном фестивале. Там люди, должны были погружаться в особую атмосферу – носить белые халаты и мыть руки под струями дачных умывальников со штырями. Чего-то не хватало. Была нужна деталь, катализатор способный погрузить людей в таинственную атмосферу коммуналки, каземата, морга. Кто был хоть где-то, считай, был везде. Мыло! Едкий запах хозяйственного мыла, резь в глазах, кожа, слезающая с нежных рук британских зрителей. Одно к одному – я понял, мыло не зря лежало в Ховрине 30 лет. Собирайся, мыло, ты едешь в Лондон.
Могла ли бабушка подумать, могла ли она помечтать? Через год, знаменитая Марина Абрамович выпустила большую статью-манифест, рассказывающую о том фестивале – несколько абзацев были посвящены едкой химической атмосфере, окисляющей души, обнажающей их. Бабушка перформанса посылала привет моей - покойной и запасливой.
То что, сто кусков хозяйственного мыла уехали в Лондон, не означает, что общее количество того мыла на балконе покойной моей бабушки зримо уменьшилось. Мыла всё ещё было предостаточно.

Один знакомый, услышав об этом санитарном изобилии, попросил ящик мыла для своих рабочих, строивших дачу. Те ребята мылись с удовольствием, в отличие от других, которые тридцать лет назад отдавали это мыло моей бабушке. Трудолюбивые гастролёры из Средней Азии не только мылись тем самым хозяйственным, но и прятали его, списывая перерасход на русскую грязь, пристающую к южным телам. Знакомый удивился, что ящик мыла был израсходован за неделю, и попросил другой. Потом третий. Стройка закончилась, рабочие сверкали чистотой. Троих сняли с рейса Москва-Душанбе из-за подозрительного содержимого сумок. Гады пёрли мыло. Как на фарси будет «Нiчого ж немаэ»?

С вазы на телевизоре улыбался Гагарин, я стоял на балконе и курил. В углу лоджии лежало несколько оставшихся – мы поняли, что неискоренимых – мешков с хозяйственным мылом. Полки прикрученного к стене шкафа были заставлены флаконами шампуня «Золотая рыбка» – ровесника того хозяйственного мыла. Он-то откуда? Неужели на стройках ТЭС были рабочие-метросексуалы?
Эта квартира навсегда останется бабушкиной. По крайней мере, у меня не получается, сделать её отличной от той, что она была при ней. И шкаф, и комод с просроченными лекарствами и масляная краска на кухне.
Стены увешаны коврами – бабушка автоматически вставала в очередь на всё, что можно «достать». Очередь подходила, она покупала ковёр, вешала его на стену. На пол кидала обрезок паласа, который отдали соседи, потому что кидать на пол тот ковёр, за которым стояла в очереди, жалко. Поэтому я не всегда понимаю шутки про ковры
. Не считаю ковры мещанством, а залежи мыла – стяжательством.
Это всё избыточные слова, лишние, замыливающие жизнь. И ничего не объясняющие.
Вот, моя бабушка так жила и оставила после себя мыло – как бы неприятно это не звучало – мыло, которое съездило в Лондон.

Я взял пару кусков и бутылку шампуня, вышел на улицу. Думал, довезу это всё до дома, но выкинул в мусорный бак.
Потому что, ничего не пережить заново.
И ничего не нужно брать и ничего не нужно оставлять.
Не пригодится.

Источник
https://www.facebook.com/mitya.samoylov/posts/10152872759847861?fref=nf

Школьный жаргон нашего времени

Иногда дергаешься от каких-нибудь словечек молодняка – а потом заглядываешь в зеркало… И видишь там такое бревно! Крупное, развесистое. И чо, и очень, между прочим, симпатичное!

Великий-и-могучий в исполнении советского школьника, плавно переходящего в постсоветского – о, это было четко! Даже, можно сказать, зыко. Чтобы эти лингвистические драгоценности не канули в Лету, давайте составлять словарик.

( Read more... )

Дм. Ольшанский про Украину как Никарагуа

Интересно, есть ли среди интеллигентных московских либералов хоть один честный, порядочный человек, который хотя бы "про себя", без всяких публичных признаний, - понимает, что год назад вся их тусовка вписалась за абсолютно безумный, измазанный кровью режим а ля Сомоса в Никарагуа?

Я, повторяю, не жду, чтобы хоть кто-то признал это публично.

Достаточно и того, чтобы тихо, сам с собой, - что-то понял.

( Read more... )

Девять дней одного года

(с) Дмитрий Ромендик

Позавчера смотрел "Девять дней одного года" Михаила Ромма (1961) и не мог отделаться от ощущения тотальной фальши и мерзости происходящего. Благостные физики, как орешками жертвующие своими жизнями, ходульные образы.

Я было решил, что это у Ромма такая авторская фальшивая интонация – я много раз слышал упреки "Обыкновенному фашизму" в фальши. Но как можно зафиксировать интонацию, нужно ведь какое-то более овеществленное объяснение?

Вчера посмотрел "Весну" Александрова – 46-го года, снятую за 15 лет до Ромма. Сказать что был удивлен – ничего не сказать, я просто остолбенел. Благо у меня болит спина и двигаться мне противопоказанно.

"Весна" – это пародия на "Девять дней". Парадокс, но так, несмотря на то, что снята задолго до. Потому что назвать пародией на александровскую кинокомедию суперсерьезный пафосный фильм Ромма язык не поворачивается. Хотя по логике вещей именно так и есть.

Александров устами актера Черкасова стебется над клишированным образом советского ученого:

"Вы поймите, вы ученая, а ученый, это человек, который живет в замкнутом мире своих формул. Это пустынник в большом городе. В строгом уединении творит он будущее, презрев сегодняшние земные радости".

И весь фильм с шутками и прибаутками актеры эту чушь разбивают. Там еще довольно много прямых параллелей, я просто перестал выписывать цитаты. Кульминация "Весны" – эксперимент с водой. На суперфантастической установке Любовь Орлова перегоняет воду туда-сюда под воздействием солнечных лучей. А в амфитеатре сидят ученые в темных очках, чтобы их не ослепило солнце.

В это время лже-ученый (Ростислав Плятт) украл пробирку с солнечной энергией и подкатывает к домработнице (Фаина Раневская):

Плятт. Я теперь какой человек, вы мне скажете: "Бубенцов, достань солнце с неба". Пожалуйста, вот оно.
(достает светящуюся пробирку, она взрывается)
Плятт. Боже, как я погорел!
Раневская. И так будет со всяким, кто некультурно обращается с атомной энергией.
Плятт. Да не с атомной, а с солнечной.

Действительно, если в комедии Александрова, где все несерьезно, обращались с какой-то невнятной солнечной энергией, то в возвышенной драме Ромма облучались самой настоящей атомной. И не картинно взрывали пробирки – герой Баталова и тот лысый академик-самоубийца в начале фильма – а шли на смерть ради советской науки. В строгом соответствии с формулой шутливо заданной Александровым за 15 лет до этого:

"...ученый живет в замкнутом мире своих формул. Это пустынник в большом городе. В строгом уединении творит он будущее, презрев сегодняшние земные радости".

Такое впечатление, что авторы "Девять дней одного года" решились на грандиозный эксперимент: "А что если мы уберем весь юмор из смешной истории про фанатиков-ученых и сделаем все серьезно. Добавим идеологической "духовки" и самопожертвования ради науки. Ромм сотворил антипародию – выхолостил юмор и сделал из комедии трагедию.

Буква П

Пётр Петрович Петухов, поручик пятьдесят пятого Подольского пехотного полка, получил по почте письмо, полное приятных пожеланий. «Приезжайте, — писала прелестная Полина Павловна Перепёлкина, — поговорим, помечтаем, потанцуем, погуляем, посетим полузабытый, полузаросший пруд, порыбачим. Приезжайте, Пётр Петрович, поскорее погостить».

Петухову предложение понравилось. Прикинул: приеду. Прихватил полуистёртый полевой плащ, подумал: пригодится.

Поезд прибыл после полудня. Принял Петра Петровича почтеннейший папа Полины Павловны, Павел Пантелеймонович. «Пожалуйста, Пётр Петрович, присаживайтесь поудобнее», — проговорил папаша. Подошёл плешивенький племянник, представился: «Порфирий Платонович Поликарпов. Просим, просим».

Появилась прелестная Полина. Полные плечи прикрывал прозрачный персидский платок. Поговорили, пошутили, пригласили пообедать. Подали пельмени, плов, пикули, печёнку, паштет, пирожки, пирожное, пол-литра померанцевой. Плотно пообедали. Пётр Петрович почувствовал приятное пресыщение.

После приёма пищи, после плотного перекуса Полина Павловна пригласила Петра Петровича прогуляться по парку. Перед парком простирался полузабытый полузаросший пруд. Прокатились под парусами. После плавания по пруду пошли погулять по парку.

«Присядем», — предложила Полина Павловна. Присели. Полина Павловна придвинулась поближе. Посидели, помолчали. Прозвучал первый поцелуй. Пётр Петрович притомился, предложил полежать, подстелил полуистёртый полевой плащ, подумал: пригодился. Полежали, повалялись, повлюблялись. «Пётр Петрович – проказник, прохвост», — привычно проговорила Полина Павловна.

«Поженим, поженим!», — прошептал плешивенький племянник. «Поженим, поженим», — пробасил подошедший папаша. Пётр Петрович побледнел, пошатнулся, потом побежал прочь. Побежав, подумал: «Полина Петровна – прекрасная партия, полноте париться».

Перед Петром Петровичем промелькнула перспектива получить прекрасное поместье. Поспешил послать предложение. Полина Павловна приняла предложение, позже поженились. Приятели приходили поздравлять, приносили подарки. Передавая пакет, приговаривали: «Прекрасная пара»

(с) из сети

Идол в мире есть ничто (1 Кор. 8:4)

Оригинал взят у stas_senkin в Идол в мире есть ничто (1 Кор. 8:4)

Запрет на использование нацистской, масонской, советской и т.д. символики берет свое начало из средневековья, когда инквизиторы боролись с различными "гримуарами" и "ведьмиными отметинами".
То есть мы видим тут отголоски веры в магическую силу знаков, когда ведьма с помощью "козы дьявола" могла портить деревенский скот.
Самое интересное и забавное в этих запретах то, что из безобидных и сданных в архив символов власть сама лепит "ведьмины знаки", придавая им настоящую магическую силу через криминализацию.
Здесь палка о двух концах: если власть сильная, инквизиция от этого жиреет и выигрывает - государство крепнет за счёт гнобления свободы народа, но если власть слабая, как на Украине, подобные запреты могут дать и обратный эффект.
Вера в идольскую мощь "Лениных" стимулирует в гражданах развитие магического мышления в перевес логическому.
Нарушается равновесие и народ становится легко вовлекаемым в психические эпидемии.
Борьба с "Лениными" придает людям иллюзию борьбы и перемоги, подобно тому как это кажется боевикам ИГИЛ, разбивающим древние ассирийские плиты.
Но у ИГИЛ есть хотя бы чёткая программа строительства шариатского государства.
А вот какую позитивную программу имеют украинцы?
Так и будут они скакать из огня да в полымя пока, в очередной раз, не устанут.
Может быть, пора перезагрузиться?

Работнику на заметку.

Оригинал взят у yatsutko в Метод деревянного ебала

Служа чертёжником в оперативном управлении штаба ОЛ ЛенВО, я научился многим полезным вещам. Например, несколько раз случалось такое: мы с товарищами заканчиваем какую-нибудь масштабную и трудоёмкую работу, мы не спали пару-тройку ночей, очень устали и вдруг один из нас замечает, что в работе допущен какой-нибудь очень серьёзный косяк, на исправление которого нужно не менее четырёх-пяти часов. Или же его вообще нельзя просто исправить – надо переделывать всю работу с самого начала. На секунду все замирают, поражённые этим фактом, потом кто-нибудь спрашивает:

- Когда генерал принимать приходит?

- Через восемь минут. Что делаем?

И тут звучало то самое предложение:

- Деревянные ебала?

И все делали деревянные ебала. Это означало, что мы сдаём работу как ни в чём не бывало, делая вид, что ни о каком косяке не знали, а если нам вдруг на него указывали, как один утверждали, что думали, что так и надо, что именно такое задание и получили, что всегда так делали или что-то ещё подобное. При этом никаких жарких споров, никаких эмоций – всё спокойно и даже немного скучая: “Какой косяк? Да нет, товарищ генерал, вы что-то путаете – мы же всегда так делаем”. И заметно подавить зевок.

Что делать генералу? Через двадцать минут ему сдавать эту работу генералу ещё главнее. Он прекрасно понимает, что может наорать на нас, заставить всё переделывать, но тогда он сам неминуемо влетит в косяки. А вот если… И генерал внезапно перестаёт орать, спокойно с нами соглашается и идёт делать деревянное ебало перед командующим.

* * *

За годы, прошедшие после окончания моего контракта с армией, мне довелось неоднократно применять этот прекрасный метод в мирных целях. Неоднократно же я видел, как его применяют другие люди – от дворников до топ-менеджеров.
Сразу замечу, что чаще всего этот метод применяется без злого умысла и не в результате лени или халатного отношение человека к делу, за которое он почему-либо отвечает.
Как правило, это следствие дурно сложившихся обстоятельств, оплошности, допущенной из-за усталости или стресса, или же ситуации, которую в советское время обозначили фразой “смежники подвели”.
Человек или группа людей искренне старались, но не вышло.
И тогда они окидывают ситуацию взглядом загнанного в угол животного и внезапно видят, что, грубо говоря, оправдываться, объяснять причины, тратить время и ресурсы на переделку дороже выйдет, что, на самом деле, никто не умрёт и не пострадает даже если работа будет представлена в таком вот, какой вышел, виде.
Но коммуникативная ситуация часто не позволяет сказать об этом прямо.
И вот тогда делается деревянное ебало.
Принимающие тоже, в общем, люди с головой, взрослые, а потому принимают игру и тоже работают с мимикой и интонацией.
Правда, существуют неприятные схемы, когда принимающие или проверяющие, понимая ситуацию, всё же понимают одновременно, что сами либо не зависят от результата настолько же, как исполнители, либо могут пожертвовать своей мизерной ответственностью, чтобы сыграть на существенной ответственности накосячившего.
И вот тут появляется поле для вымогания разных профитов и прочего параслужебного влияния.
Короче говоря, некоторые превращают своё деревянное ебало в платную услугу.