![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
marss2Не знаю, как благодарить @ Andrei Khokhlov: не посоветуй он мне "Вторую и единственную", так и жила бы дурой.
Фильм, без преувеличений - великолепен.
Досконален, обобщающ, многоголос, многогранен, идеологически не зашорен и предельно объективен, полон подтекстов, отсылок, красноречевых (недо/о)говорок участников.
Его надо пересматривать и анализировать потемно/поидейно, как классический роман.
Чем мне и хочется заняться.
Пока же самое маленькое вводное замечание.
Об опознавательной в смысле кричалке второшкольников, первом маркере их элитарной идентичности.
Вот как хотите, но "Крука - сука,"встречаемая ныне по всему миру, вплоть до скал над Ниагарским водопадом и туалета ООН - это нечто за гранью добра и зла.
Поскольку Крука - это реально существовавший (а может и до сих пор существующий) человек, учительница химии Круковская.
Разумеется, я лично не знала Круку, вполне возможно, она и впрямь это самое, но в любом случае, даже если принять на веру её эпизодические постукивания куда следует, что, собственно, тоже никем толком не доказано, вряд ли она заслужила то, чтобы её имя мочили во всех сортирах глобуса. Потому как масштабы травли несопоставимы с тем, в чём эта несчастная Крука подозревается.
Особенно принимая во внимание крайнюю банальность постукиваний друг на друга в матшкольной среде.
Как бы то ни было, но травля как первый фактор сплочения группы и первый индикатор принадлежности к группе весьма много говорит об этой самой группе.
С живыми второшкольниками того самого, оттепельного созыва мне довелось пообщаться достаточно поздно: в реальном времени моего студенчества пятьдесят седьмая надежно вытеснила вторую, промеж мехматовских однокурсников из Единственной заметен был лишь один (Буфетов Александр - он, собственно, и сейчас заметен).
Общение же с настоящими произошло в Обервольфах, ближе к концу целой недели плохой погоды, когда все участники настолько уже изнемогли от скуки, что были готовы даже немного ослабить лицевые мускулы и социальные требования к собеседникам.
Разговаривала я, в основном, с одной дамой, женой очень известного математика, причем похоже, женой профессиональной, поскольку понять, чем же эта дама занималась все двадцать с лишним лет работы мужа в университете Дэвиса, я так и не смогла.
От нее я впервые и получила выжимку тех сведений, умонастроений и более тонких ощущений, которые недавно были так убедительно обэкранены Лошаком. Было там и про благость сословности, ибо именно маменькины сынки, те, которых быдло избивает в школьном туалете, и есть соль Земли Русской.
И про предпочтение библейской национальности перед всеми остальными, ибо генетически они - самые умные, это доказано.
И диссидентство, и про Окуджаву, и про высшую, нигде кроме не виданную культурность и эрудированность.
И про танки, что прошли по правде, и про Гулаг, и про то, как мехмат не принимал евреев ("откуда же тогда?" - все думала я).
И про бесспорное, необсуждаемое, всем культурным, свободомыслящим людям очевидное интеллектуальное и моральное превосходство англо-саксонской цивилизации над прочими.
Тут я все-таки решилась на небольшое возражение (молода ещё девица я была):
"А вот Пиотровский," - говорю,- "считает самыми страшными зверствами Второй Мировой Ленинград, Дрезден и Хиросиму".
"Да ваш Петровский - он ведь с мехмата, нет? - известный мракобес!" - с достоинством ответила носительница высшей культуры.
Фильм про вторую-единственную неожиданно принес ответ на давний истошный вопрос, а почему, собственно, последняя волна эмиграции вышла у нас такая неудачная, такая убогая культурно, такая бесплодная идейно.
Ехали-то, вроде, образованные в массе люди, отучившиеся в среднем на пять лет дольше, нежели средний эмигрант той самой великолепной Первой Волны.
А дело в том, что культурный авангард поуехавших был такой вот, второшкольный, от всего внешнего огороженный железобетонной уверенностью в отсутствии чего-либо достойного внимания за пределами кружка.
Нам целый мир чужбина, Отечество нам - Царское Село.
"Проблема Второй Школы в том, что мир вообще - это не Вторая Школа".
Отсюда - предельная эмигрантская местечковость, совершеннейший Бабель, причем Бабель не "Одесских рассказов" даже, а "Конармии" с Бердичевым, Берестечком и прочими разными местечками.
"Быт выветрился в Берестечке, а он был прочен здесь. Хасидизм держал в удушливом плену это суетливое население из корчмарей, разносчиков и маклеров".
Подчеркну, что собственно еврейство здесь никакой роли не играет - важна самозамкнутость вкупе с трепетно воспитанным с младых ногтей умением рассматривать весь остальной мир исключительно как кормушку для себя и своих.
А лягушачья перспектива взгляда на жизнь, пусть и индуцированная, всемирности, как известно, не способствует.
=========================
Одношкольница по Колмогоровскому интернату выдала как-то шедевральное: "Наша школа тем хотя бы полезна, что позволяет своим выпускникам выезжать за рубеж. Знают её там, ценят".
Это изумительное по чистоте помыслов заявление было неожиданно зарифмовано выдержкой из интервью дочери математика Сивашевского, одного из самых ярких преподавателей Второй-единственной: "Математика была для папы просто ремеслом, а сверхидеей был, конечно, Израиль, куда мы и уехали при первой возможности. Папу ведь знали".
Замечу в скобках, что нынче дочь математика Сивашевского проживает почему-то не в папиной сверхидее, но где-то в штате Оклахома.
А в третий раз нечто такое проскальзывает в одном из отзывов на фильм с сайта выпускников: что за дураки, мол, решили, что проект Второй-единственной провалился, я и мои все по америкам - и все благодаря.
Между тем, мысль о провале проекта высказал в фильме Леонид Радзиховский (которого дураком не назовет, пожалуй, и злейший враг).
Он же озвучил и главную, пожалуй, мировоззренческую проблему второшкольного мышления: отсутствия в нем понятия об общем благе.
Поскольку индивидуально таки да, Вторая и помогла, и пригрела, и пристроила, но в масштабах страны?
Ведь царскосельский лицей дал России не только Пушкина, но и, например, Салтыкова-Щедрина, крупного правительственного чиновника, губернатора и только потом уж писателя.
Дал и Горчакова, который в истории дипломатии сам почти что Пушкин.
Да и создавался для воспитания элиты служащих царю и Отечеству.
Как-то сложно ставить в пареллель ему проект, серьезно рассматриваемый большинством задействованных лиц как средство передвижения за пределы Родины.
Фильм, без преувеличений - великолепен.
Досконален, обобщающ, многоголос, многогранен, идеологически не зашорен и предельно объективен, полон подтекстов, отсылок, красноречевых (недо/о)говорок участников.
Его надо пересматривать и анализировать потемно/поидейно, как классический роман.
Чем мне и хочется заняться.
Пока же самое маленькое вводное замечание.
Об опознавательной в смысле кричалке второшкольников, первом маркере их элитарной идентичности.
Вот как хотите, но "Крука - сука,"встречаемая ныне по всему миру, вплоть до скал над Ниагарским водопадом и туалета ООН - это нечто за гранью добра и зла.
Поскольку Крука - это реально существовавший (а может и до сих пор существующий) человек, учительница химии Круковская.
Разумеется, я лично не знала Круку, вполне возможно, она и впрямь это самое, но в любом случае, даже если принять на веру её эпизодические постукивания куда следует, что, собственно, тоже никем толком не доказано, вряд ли она заслужила то, чтобы её имя мочили во всех сортирах глобуса. Потому как масштабы травли несопоставимы с тем, в чём эта несчастная Крука подозревается.
Особенно принимая во внимание крайнюю банальность постукиваний друг на друга в матшкольной среде.
Как бы то ни было, но травля как первый фактор сплочения группы и первый индикатор принадлежности к группе весьма много говорит об этой самой группе.
С живыми второшкольниками того самого, оттепельного созыва мне довелось пообщаться достаточно поздно: в реальном времени моего студенчества пятьдесят седьмая надежно вытеснила вторую, промеж мехматовских однокурсников из Единственной заметен был лишь один (Буфетов Александр - он, собственно, и сейчас заметен).
Общение же с настоящими произошло в Обервольфах, ближе к концу целой недели плохой погоды, когда все участники настолько уже изнемогли от скуки, что были готовы даже немного ослабить лицевые мускулы и социальные требования к собеседникам.
Разговаривала я, в основном, с одной дамой, женой очень известного математика, причем похоже, женой профессиональной, поскольку понять, чем же эта дама занималась все двадцать с лишним лет работы мужа в университете Дэвиса, я так и не смогла.
От нее я впервые и получила выжимку тех сведений, умонастроений и более тонких ощущений, которые недавно были так убедительно обэкранены Лошаком. Было там и про благость сословности, ибо именно маменькины сынки, те, которых быдло избивает в школьном туалете, и есть соль Земли Русской.
И про предпочтение библейской национальности перед всеми остальными, ибо генетически они - самые умные, это доказано.
И диссидентство, и про Окуджаву, и про высшую, нигде кроме не виданную культурность и эрудированность.
И про танки, что прошли по правде, и про Гулаг, и про то, как мехмат не принимал евреев ("откуда же тогда?" - все думала я).
И про бесспорное, необсуждаемое, всем культурным, свободомыслящим людям очевидное интеллектуальное и моральное превосходство англо-саксонской цивилизации над прочими.
Тут я все-таки решилась на небольшое возражение (молода ещё девица я была):
"А вот Пиотровский," - говорю,- "считает самыми страшными зверствами Второй Мировой Ленинград, Дрезден и Хиросиму".
"Да ваш Петровский - он ведь с мехмата, нет? - известный мракобес!" - с достоинством ответила носительница высшей культуры.
Фильм про вторую-единственную неожиданно принес ответ на давний истошный вопрос, а почему, собственно, последняя волна эмиграции вышла у нас такая неудачная, такая убогая культурно, такая бесплодная идейно.
Ехали-то, вроде, образованные в массе люди, отучившиеся в среднем на пять лет дольше, нежели средний эмигрант той самой великолепной Первой Волны.
А дело в том, что культурный авангард поуехавших был такой вот, второшкольный, от всего внешнего огороженный железобетонной уверенностью в отсутствии чего-либо достойного внимания за пределами кружка.
Нам целый мир чужбина, Отечество нам - Царское Село.
"Проблема Второй Школы в том, что мир вообще - это не Вторая Школа".
Отсюда - предельная эмигрантская местечковость, совершеннейший Бабель, причем Бабель не "Одесских рассказов" даже, а "Конармии" с Бердичевым, Берестечком и прочими разными местечками.
"Быт выветрился в Берестечке, а он был прочен здесь. Хасидизм держал в удушливом плену это суетливое население из корчмарей, разносчиков и маклеров".
Подчеркну, что собственно еврейство здесь никакой роли не играет - важна самозамкнутость вкупе с трепетно воспитанным с младых ногтей умением рассматривать весь остальной мир исключительно как кормушку для себя и своих.
А лягушачья перспектива взгляда на жизнь, пусть и индуцированная, всемирности, как известно, не способствует.
=========================
Одношкольница по Колмогоровскому интернату выдала как-то шедевральное: "Наша школа тем хотя бы полезна, что позволяет своим выпускникам выезжать за рубеж. Знают её там, ценят".
Это изумительное по чистоте помыслов заявление было неожиданно зарифмовано выдержкой из интервью дочери математика Сивашевского, одного из самых ярких преподавателей Второй-единственной: "Математика была для папы просто ремеслом, а сверхидеей был, конечно, Израиль, куда мы и уехали при первой возможности. Папу ведь знали".
Замечу в скобках, что нынче дочь математика Сивашевского проживает почему-то не в папиной сверхидее, но где-то в штате Оклахома.
А в третий раз нечто такое проскальзывает в одном из отзывов на фильм с сайта выпускников: что за дураки, мол, решили, что проект Второй-единственной провалился, я и мои все по америкам - и все благодаря.
Между тем, мысль о провале проекта высказал в фильме Леонид Радзиховский (которого дураком не назовет, пожалуй, и злейший враг).
Он же озвучил и главную, пожалуй, мировоззренческую проблему второшкольного мышления: отсутствия в нем понятия об общем благе.
Поскольку индивидуально таки да, Вторая и помогла, и пригрела, и пристроила, но в масштабах страны?
Ведь царскосельский лицей дал России не только Пушкина, но и, например, Салтыкова-Щедрина, крупного правительственного чиновника, губернатора и только потом уж писателя.
Дал и Горчакова, который в истории дипломатии сам почти что Пушкин.
Да и создавался для воспитания элиты служащих царю и Отечеству.
Как-то сложно ставить в пареллель ему проект, серьезно рассматриваемый большинством задействованных лиц как средство передвижения за пределы Родины.
