Денис Драгунский .Колыбельная революции

[marss2]

Враг режима — тот, кто живёт хорошо, но убеждён, что после революции будет жить ещё лучше. Друг режима — тот, кто живёт плохо, но боится, что после революции будет жить ещё хуже.

Праздник 7 ноября отменили. Но дата остаётся. Хотя бы как повод ещё раз подумать про Октябрьскую революцию. Об отдельных мелких аспектах этого важнейшего события.

Давайте поговорим об агентуре революции.

«Агентура» — страшное слово. Сразу видится агент (шпион-диверсант) в надвинутой на брови шляпе и тёмных очках, а также его закордонные руководители. То есть слова «агентура революции» вызывают понятные ассоциации. Дескать, Ленин был агентом германского Генштаба и т.д. и т.п.

Однако я буду употреблять термин «агентура» в нейтральном политологическом смысле. Агентура — выразители и проводники идей и интересов. Агентура революции — те социальные группы, которые более или менее сознательно стремятся к свержению старого режима. И, соответственно, к установлению режима нового. Точно так же можно говорить об агентуре модернизации (любой, хоть бисмарковской, хоть александровской, хоть медведевской). Или об агентуре реакции, застоя, консервативного отката.

Возникают очень интересные сюжеты.

В субботу, 6 ноября, в Петербурге московский журнал «Неприкосновенный запас» проводил конференцию, точнее сказать, круглый стол, посвящённый модернизации. Среди прочих там выступал автор «Часкора» Александр Кустарёв с докладом «Генезис и культура постсоветского капитализма». Он говорил об агентуре капитализма в поздние советские времена, то есть о тех людях и социальных группах, которые были против социализма и за капитализм. В силу убеждений, образа жизни или рода занятий. Получается очень интересная картина.

Разумеется, наиболее реальной и влиятельной агентурой капитализма были те, кто уже фактически жил и работал в контексте рыночных отношений. Прежде всего это подпольные предприниматели, так называемые цеховики. А также спекулянты, фарцовщики и валютчики (между ними была существенная разница, как между министерством торговли, министерством внешней торговли и Внешэкономбанком). Разумеется, преступный мир. И партийно-советские чиновники, сросшиеся с подпольным бизнесом и криминалом. По утверждению специалистов, такое сращивание началось с середины шестидесятых. Возможно, именно этот крутой мафиозный замес и определил самые яркие черты нашего нынешнего капитализма. Но я отвлёкся. Вернёмся к теме разговора.

Как ни странно это покажется на первый взгляд, советские диссиденты не были агентурой капитализма. Ну разве что в некотором историко-философском смысле, который ими самими не осознавался: свержение коммунистической диктатуры в итоге должно было привести — и в реальности привело! — к капитализму. Но диссиденты были не за капитализм, а за демократию — в её советской социалистической редакции, вот как в конституции 1936 года записано. Диссиденты требовали у коммунистической власти: «Соблюдайте ваши законы, соблюдайте вашу конституцию». Хотя на самом деле советская власть соблюдала свою конституцию весьма скрупулёзно — и по духу, и даже по букве. Прописанное в советской конституции отрицание экономической свободы необходимо ведёт к политическим ограничениям. Однако сама «советскость», то есть слияние законодательной, исполнительной и хозяйственно-распорядительной власти в одном органе, — это диссидентам скорее нравилось, как такой вот домашний, местно-самоуправленческий вариант демократии: посоветовались, решили и сделали.

Зато важнейшей агентурой капитализма в СССР были так называемые стиляги. Они формировали нечто большее, чем идеология и даже чем бизнес-навыки. Они формировали потребительский стиль. Желание жить красиво, одеваться модно, слушать современную музыку на современной аппаратуре, ходить в бары, танцевать модные танцы, пить интересные вина и коктейли, читать яркие глянцевые журналы. Этот стиль был и остаётся оболочкой капитализма, без которой народ никогда не смог бы проглотить пилюлю конкурентной экономики. Не смог бы примириться с тем, что она несёт отдельному человеку. Кроме того, стиляги кинули в наше общество закваску интернационализма. Не пролетарского, не социалистического, а опять же потребительского. «Джон в Америке родился, и в Америке он рос, он с чувихами кадрился в южном штате Анжелос». Эта дурацкая песенка тоже готовила почву для капитализма. Вместе с прогрессивной экономической публицистикой, вместе с Бирманом и Черниченко.

И наконец, агентурой капитализма были «салон-капиталисты». Люди интеллигентных профессий, то есть не стоящие восемь часов у станка, не живущие в палатках на стройке очередного гиганта индустрии, не работающие в колхозах за трудодни — в общем, не хлебнувшие реального социализма в его фабрично-барачном виде. Не знавшие тяжёлой судьбы рядового учителя или обыкновенного участкового врача. Как правило, «салон-капиталисты» были вполне прилично устроены в советской жизни: научные работники, вузовские профессора, литераторы, журналисты.

— Вот я и был таким «салон-капиталистом», — сказал Кустарёв во время обсуждения доклада. — Я, вполне обеспеченный вузовский преподаватель, ходил по гостям и убеждал всех вокруг и самого себя, что капитализм — это динамично, эффективно и даже справедливо. Что давно нужна свободная конкуренция, на всех рынках, включая рынок труда. Что безработица есть стимул к труду, что ненужные заводы надо закрывать ко всем чертям, и что только капитализм даёт настоящую свободу самовыражения.

Смешно сказать, но я, автор этих строк, в семидесятые-восьмидесятые годы вёл себя точно так же. Сначала сын обеспеченных родителей, потом преподаватель престижного учебного заведения, потом литератор на вольных хлебах, никогда не знавший серьёзной материальной нужды, я на всех углах говорил, что стране, народу и мне лично нужен капитализм. Я не был ни стилягой, ни подпольным дельцом. Я говорил это из принципа. Я действительно так считал. Типичный образчик «салон-капиталиста».

Пока я сидел на конференции и обсуждал доклад Кустарёва, моя жена ходила по Петербургу, по местам, где жили её предки, простые питерские трудящиеся (отставной унтер-офицер Семёновского полка, впоследствии извозчик). На набережной Обводного канала, как раз там, где жил её прадедушка, она сфотографировала мемориальную доску.

«В этом доме, в квартире рабочего В. Прошина, состоялось собрание уполномоченных рабочих кружков Петербурга, в котором принимал участие Ленин».

Кто был этот человек, рабочий Прошин?

Незаурядная личность. Один из первых «сознательных рабочих», к которым постоянно обращались русские социал-демократы, большевики, меньшевики, эсеры и прочие революционеры. К сожалению, я не смог узнать его имени и отчества и точных дат жизни. Прошин В.И., и всё. Так вот, рабочий Прошин работал на ТРАРМе (Товарищество российско-американской резиновой мануфактуры, с 1922 года — «Красный треугольник»). Входил в группу Бруснева — едва ли не в первую ассоциацию рабочих кружков. В 1891 году он выступил с речью на первой маёвке. Кажется, вручал адрес Шелгунову от питерских рабочих, участвовал в его похоронах. Во время революции 1905 года был послан в Тверь, где стал — ненадолго, естественно, — председателем совета рабочих депутатов вагонного завода «Диль и Балакен». Был членом Центрального рабочего кружка вместе с такими выдающимися рабочими вожаками, как Фёдор Афанасьев (которого насмерть забили черносотенцы в Иваново в 1905 году), как Алексей Карелин (который расстался с большевиками и перешёл в организацию Гапона).

Итак. Совещание, отмеченное мемориальной доской, прошло на Обводном канале, дом 124, в квартире рабочего В.И. Прошина. В квартире, обратите внимание. То есть рабочий Прошин жил не в бараке, где за занавеской спят трое детей, сноха качает колыбельку, а измождённая жена наливает исхудалому мужу полтарелки пустых щей, — всякий советский школьник видел такие картинки в учебниках.

Рабочий Прошин жил в каменном доме, в квартире, где была комната (гостиная или столовая), куда можно было пригласить человек десять-пятнадцать гостей, они же уполномоченные рабочих кружков, а также молодые перспективные социал-демократы из интеллигенции — вроде господина Ульянова.

Коротко говоря, рабочий Прошин принадлежал к интеллигентной верхушке российского рабочего класса. Он был хорошо грамотен. Читал книги и из них узнал «исторические законы развития человечества» — это он говорил на маёвке 1891 года. Наверное, очень неплохо зарабатывал. Но он, конечно же, был недоволен тем, что делается в стране и у него на резиновой фабрике. Штрафы, произвол начальства — в цеху. Социальное расслоение — на улице (например, рестораны, где один ужин ценою в твой недельный заработок). Отсутствие свободы и демократии — в стране. И вообще, самодержавие и капитализм ведут народ в тупик — об этом пишут Маркс и Плеханов. Поймите, товарищи, это не я, рабочий Прошин, оказался в тупике. Я-то как раз хорошо зарабатываю и живу прилично. Это Россия в тупике! Это весь наш рабочий класс загоняют в стойло! Исторические законы таковы, что мы просто обязаны свергнуть прогнивший царский режим и открыть всем трудящимся дорогу в светлое будущее.

Никто из российских рабочих, замученных самодержавием и зверским полукрепостническим капитализмом, подобных мыслей и в голове не держал.

Потому что не до «исторических законов» было. Едва кормились.

Точно так же никто из советских бедняков не задумывался о недостатках социализма. По той же самой причине.

Предреволюционный рабочий Прошин очень похож на позднесоветских «салон-капиталистов». Это, как ни странно, одного поля ягоды.

Ибо ошибкой будет считать, что защитники режима — это те, кто живёт хорошо. А враги режима — это те, кто живёт плохо. Это не совсем так. Вернее, совсем не так.

Враг режима — тот, кто живёт хорошо, но убеждён, что после революции будет жить ещё лучше.

Друг режима — тот, кто живёт плохо, но боится, что после революции будет жить ещё хуже.

Ну, точности ради оговорюсь: те, кто живёт очень хорошо, даже великолепно, разные аристократы и олигархи, — те, конечно, за данный режим. И наоборот, те, кто живёт отчаянно плохо, просто умирает с голоду, — те могут взбунтоваться. Но это крайности. А в норме дело обстоит так, как написано выше.

Поэтому глупо говорить «почему они терпят?» или «а что им, собственно, надо?».

Одни терпят потому, что боятся потерять ту малость, которая у них есть.

Другим надо больше. И не только денег, но и чего-то неощутимого, нематериального.

В конце концов, у генеральского сына Владимира Ульянова всё было. С его образованием, талантом и энергией он вполне мог дослужиться до министра юстиции. И вряд ли он в 1895 году, когда пришёл на квартиру к рабочему Прошину, планировал стать премьер-министром Российской Республики.

Но что стало с рабочим Прошиным — неизвестно.

Впрочем, и бывшие «салон-капиталисты» не так чтобы прямо как сыр в масле...