marss2 | Когда я был маленьким, я служил в армии

Когда я был маленьким, я служил в армии. Сначала был в школе младших специалистов недолго. Потом, еще до окончания этой учебки, перешел в авиаотряд.

Авиаотряд располагался отдельно от основной бригады на территории огромного авиаполка. На почве своего особого статуса оный отряд при жесткой спайке внутри наружу демонстрировал великолепнейший элитарный похуизм. И вообще управлялся чисто неуставняком, как бы, по понятиям. Забавнейший был микс из казацкой вольницы и жесточайшей регламентации каждого чиха, нигде практически не пересекавшийся с нормами уставной жизни.

А потом в силу медицинских причин мне пришлось вернуться в основную бригаду, тоже весьма и весьма далекую от "красной зоны", но, по сравнению с авиаотрядом, уставно-правильную невозможно.

Вот в бригаде-то я, среди прочего, приобрел и этот ценнейший опыт.

Утренний развод. Промерзшие ротные коробки на большом плацу. Друг мой Юрка с трубой в сопровождении унылоносого чувака не-понмю-как-зовут и не-помню-с-чем и жовиального Витальки по кличке "Батя" с барабаном выходят на середину. Нале-напра-во. Коробки ориентируются по контуру плаца и под жизнеутверждающее виталькино бом-бом начинают движение по кругу, вдоль трибуны, за оговоренное расстояние до которой очередная коробка переходит на подчеркнутое лупление строевым шагом, и - на выход к трудовому будню.

Этой нелепой и бессмысленной хрени в моей предыдущей армейской жизни не было. И хрень, естественно, бесила, как всякое бессмысленное зло, которому у тебя нет практической возможности противостоять.

И вдруг, буквально через пару-тройку этих разводов всё преобразилось. Печатая, аж подпрыгивая, шаг, я вдруг почувствовал невероятное единение со всем происходящим. Грудь вдруг выкатилась колесом вперед, и локоть почувствовал локоть товарища слева как жетскую связку. И странное умиление защипало в голе, и хотелось орать, бежать, делать что-то совершенно в обычных обстоятельствах невозможное.

Я хреначил вдоль дурацкой трибуны, и
комбриг полковник Кучеренко с ритуальной брезгливо оттопыренной полковничьей нижней губой, только что говоривший с этой трибуны бытовые глупости, о котором я уже достоверно знал, что он самодур и идиот, заваливший боевую подготовку и провоцирующий массу контрпродуктивных вещей в бригаде, вдруг ощутился как отец-родной-командир-пошли-только-смелее-в-бой-умрём-в-борьбе-за-это.

И находящийся рядом в шеренге пренеприятный гоповатый чувак - внешне помню, как сейчас, а как звали, забыл, - с которым только утром поцапались в умывальнике, где он беспочвенно быканул и был мной жестко и унизительно оттолкнут в угол, а теперь, соответственно, при ближайшей возможности предстоит пренеприятное выяснение, кто охуел, а кто кругом прав, - вдруг ощущается боевым товарищем, с которым хочется идти в атаку на пулеметы сей секунд и чуть ли не закрыть собой от вражеского огня.

Это было ярко до перехваченного горла. Я помню в деталях, кажется, даже снежинки, которые падали на нас в этот момент.

Это было ровно то, о чем чуть позднее я прочел у Стругацких: <<Волна радости, гордости, счастья, горячая волна упоения преданностью захлестнула его, подхватила, понесла к небу. О, эти сладостные минуты восторга, незабываемые минуты, сотрясающие все существо, минуты, когда вырастают крылья, минуты ласкового презрения ко всему грубому, материальному, телесному… минуты, когда хочешь огня и приказа, когда жаждешь, чтобы приказ соединил тебя с огнем, швырнул тебя в огонь, на тысячи врагов, на разверстые жерла, навстречу миллионам пуль… и это еще не все, будет еще слаще, восторг ослепит и сожжет… О огонь! О слава! Приказ, приказ! И вот оно, вот оно!… Он встает, этот рослый сильный красавец, гордость бригады, наш капрал Варибобу, как огненный факел, как статуя славы и верности, и он запевает, а мы все подхватим, все как один…>> (напомню, что в реальности капрал Варибобу - жалкий армейский клерк, ничтожество и большая сволочь).

Только мне для этих чувств не нужно было никакого облучения с "башен-ретрансляторов", - достаточно было войти в ритм единого, мощного, непреодолимого в своей нелепости печатного строевого шага.

Мало того, через несколько раз мне стало этого хотеться. Мне, снобу, презиравшему тогда саму идею чего бы то ни было коллективного, мне, щенку, но не без мозгов, отлично понимавшему всё и про всех, мне, принципиальному противнику массы и массового, мне - стало нужно вот это ежеутреннее безумие, сверкавшее в глазах всех, кто меня окружал, и никогда не находившее в других обстоятельствах никаких проявлений.

Мы никогда не говорили об этом с пацанами. Каждый знал это о себе и предполагал - о других. Мне и сейчас трудно это сформулировать. Это интимно как подростковый секс - стыдно-противно-сладостно-упоительно-нельзя. Я только очень надеюсь, что всё-таки это была прививка и что сейчас в сетевых толпогонствах за и против мне удается не ходить строем.

Я никогда больше этого не хочу.
И никому категорически этот тип наркомании не советую: слишком велик контраст между реальностью и чувством единения с себе подобными, слишком отвратителен этический фальшак, которым за эту эмоцию сладострастного единения надо платить.

https://www.facebook.com/vsevolod.orlov.5/posts/1275242405840920