— Евгений Борисович, признайтесь, неужели в вашей жизни не было места чуду?
— Было, конечно! Однажды мне показали снимок стены, на фоне которой стоял человек. И при этом на том же снимке оказались контуры интерьера совсем другой комнаты. Автор снимка считал, что он открыл микролептонное излучение, проходящее сквозь кирпичные кладки, требовал от государства средств на исследования. Исследования — одобрили.
— Так чудо-то в чем?
— В том, что миф, который разоблачен несколько десятилетий назад, по-прежнему помогал развести государство на деньги. Мое робкое предположение, что это просто наложились два разных снимка на один кадр из-за сбоя при перемотке пленки, было аккуратно пропущено мимо ушей. Значит, тут два объяснение: либо чудо, либо распил денег между лабораторией и министерством. Поскольку доказательств сговора у меня нет, придется называть это чудом.
Ребенок, писала Агата в «Автобиографии», «он твой и в то же время - каким-то мистическим образом - незнакомец… Он - как неведомое растение, которое ты принес домой, высадил и ждешь не дождешься увидеть, что из него вырастет». Это существенно противоречит современному взгляду, предполагающему, будто развитие ребенка подконтрольно родителям, взгляду, который отвергла бы даже Клара Миллер, оказывавшая столь сильное влияние на своих дочерей. Она слишком хорошо понимала, как важно предоставить ребенку возможность самостоятельно осваивать пространство его собственного воображения. Агата же была куда более склонна к невмешательству. «Многие дети, я бы сказала, большинство детей, страдают от чрезмерного родительского внимания, - говорит мисс Уильямс в „Пяти поросятах“, - от избытка любви, избытка опеки… Лучшее, что могут сделать для ребенка родители, я в этом уверена, это проявлять по отношению к нему то, что я называю здоровым пренебрежением». Таково было вполне осознанное мнение Агаты. В ней самой не было ничего от сентиментальной матери, хотя в силу своей близости с Кларой она могла проявлять сентиментальность по отношению к себе. Ее особенность состояла в том, что, будучи влюбленной в собственное детство, она могла вполне трезво смотреть на детей в целом и на свою дочь в частности. В тринадцатилетнем возрасте она написала в «Альбоме признаний», будто мечтает «жить в окружении детей и кошек». В зрелом возрасте она верила - или по крайней мере писала так в «Автобиографии», - что честная мать должна относиться к своим отпрыскам так, как это делают кошки: удовлетвориться тем, что произвела их на свет, выкормила, а потом вернуться к собственной жизни. «Так ли уж естественно продолжать заботиться о своем потомстве после того, как оно выросло и вышло в мир? Животные так не поступают».[Из романа «Дочь есть дочь».] В «Каникулах в Лимстоке» есть персонаж, которого не любит собственная мать. «Просто матери не могут сказать, что им не нужны их дети, и уйти. Или съесть их. Кошки пожирают котят, которых не любят. Чрезвычайно разумно, я считаю. Никакой пустой траты времени и неприятностей. Но человеческие матери вынуждены пестовать своих детей…» Эта мысль, несколько даже вызывающе, рефреном проходит через многие книги Агаты.