пост-благодарность
Mar. 19th, 2015 11:12 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
marss2Оригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
andy_burns в пост-благодарность
Если спрашивать прохожих, правильных ответов окажется не больше половины.
Сознательно или нет, в книгах для школьников создавался эффект легендарного безвременья. Что вообще - в традициях русской литературы. Всегда город N, в котором граф NN идет все в тот же игорный дом, а впереди - дуэль. Так заведено, от предков наших, давно ли было никто не знает, вечно в Москву приходит лето, солнце отражается в окнах вечных сталинок, тут же вечно сносимые деревянные бараки, вечные дети с вечными пионерскими галстуками в вечном дворе вечно дерутся и влюбляются. Такова мифология этого мира, задающая стереотипы поведения, смерть мифа и смерть мира суть одно. Тоталитарное господство нарратива, как говорят наши друзья французские философы.
Так вот, Сотник пытался служить Мифу столько, сколько существовал мир, этот Миф поддерживающий. Он родился в 1914, а умер в 1997. Кое-что из биографии доброго дяди писателя:
Будучи уже взрослым (не двенадцать, а девятнадцать лет всё-таки) проехал под вагоном от Москвы до Ленинграда. Затем отправился на Кольский полуостров, где с бригадой молодых актёров кочевал от становища к становищу. А через год, начитавшись Джека Лондона, решил сделаться старателем на приисках восточной Сибири. «Вернулся из «белого безмолвия» с цингой, с обмороженной физиономией», сотрясением мозга и вшами.
Написал немного, но по сборнику или повести на каждое десятилетие. Дети тридцатых, послевоенные дети, застойные дети, дети перестройки. Жутковатое впечатление производит последняя книга "Эта ужасная улица", где тем же спокойным, ироничным тоном советского писателя для детей он рассказывает о перестроечных дворах с драками, поножовщинами и винищем. Миф уже умер, а его герои пытаются выживать. Кажется, никто другой не пошел на подобный эксперимент - а если пошел, выходило что-то чудовищное, типа поздних книг Крапивина. Штука в том, что Сотник был плоховатым служителем. Его персонажи не "герои" в смысле мифологических функций, а по-английски - характеры. Люди разной степени приятности, зато живые и свободные - от мифа. Точнее, они все неудачники. Автор - вроде бы - честно пытается заставить их вести себя, как должно советским школьникам, ставит их на лыжню, а они срываются. Влюбленный мальчик не признается в любви, и сознательная девочка не предлагает ему идеалы комсомольской дружбы. Трусливый мальчик не лезет в драку и не испытывает перерождения, чтобы потом идти в покорители Арктики. Собственно, ничего не происходит. Мораль мифа оказывается ненайденной, следуя за героями мы думаем, что ступили на дорогу из желтого кирпича, а реально просто фланируем по советским улочкам.
С педагогической точки зрения - как ее понимали в СССР - это неправильные книги. Чему, скажем, учит история, в которой мальчик начитался Пушкина и представил себя благородным разбойником Дубровским, пошел на улицу с пистолетом, думая спасать мир от хулиганов, побоялся и импульсивно ограбил младшеклассника? Или та история, где профессор похвалил другого мальчика за остроумие, из-за чего тот сошел с ума, пытаясь выдумывать новые остроты, и вообще ни с кем не разговаривал? Это психологизм, это взрослая литература, и это совершенно непедагогично. Миф расшатывается, катарсис не наступает, зато кое-что о людях вокруг и о себе самом делается яснее - беспощадно яснее. У меня в детстве было очень неприятное чувство от некоторых рассказов из той книги. Но правдивое.
Экранизации Сотника вероятно по этим причинам все неизвестны и неудачны - на экране прорехи на мифе стали бы сверхочевидны. Не вышло бы ни смешной истории, ни сатиры, ни "про любовь". Поэтому те, кто делал эти фильмы, порой шли на прямой подлог. В рассказе "Как я был самостоятельным" герой, оставшись один в квартире, пытается произвести впечатление на девочку. Та как раз играет в школьном спектакле, и слабовольный герой позволяет готовить в своей квартире декорации, устраивать разгром и даже привести живого козла. Из рассказа в 1962 сделали короткометражку - для этого герою скостили где-то три года. Соответственно, коллизия "показать, что я чего-то стою и самостоятельный" превратилась "в наш малыш шалит". Ясно, что подобный ход мог быть сделан только специально, и наверняка на Сотника, числящегося сценаристом, наорали и пригрозили волчьим билетом, если будет возникать. А на всякий случай еще на второплановые роли набрали хорошо играющих детей, а героя и девочку дали играть самым бездарным детям в мире. Сняли фильм и навсегда забыли.
И еще о психологии: в самой его известной повести Сотника "Эликсир Купрума Эса" рассказывается об ученом, авторе книги "Химия человеческого мозга", который изобрел средство, позволяющее подчинять людей своей воле - а им завладела злая и одержимая властью школьница, глава совета отряда, а спаслись от ее власти только заткнув уши английскими берушами "Слип камли" (sleep calmly). Такие дела.
=====================
Определить период, в котором происходит действие в старых детских книгах, можно довольно легко :)
У школьников - перечень предметов. Как только вступает в действие, к примеру, Арифметика, уже всё ясно.
У дошкольников - одежда: чулки с лифчиками вместо колготок, калоши и т.п. Слово капор - тоже признак :)
Верно, есть и еще признаки:
в "Вите Малееве" в классе учатся только мальчики, а у Кости Шишкина отец погиб на войне, - что явно показывает на первое послевоенное десятилетие.
А в повести про Хоттабыча действительно время действия непонятно, - но это оттого, что книга переписывалась и выходила в разных редакциях, в 30-е и в 50-е.
В тех, что попозже написаны - сплошь коммуналки. В тех, что еще попозже, появляются автомобили в небедных семьях. Ну и денежные расчеты действующих лиц наводят на мысли :) Типа, "дай гривенник на телефон".
andy_burns в пост-благодарностьКороче, лучшее в советской детской литературе - это Юрий Сотник. Ну, если не брать "фэнтези", там Незнайка есть. Это такой наш Diary of a Wimpy Kid. Кроме последней книги, которая могла бы стать Diary of Adrian Mole. Как водится, никто о нем не знает, кроме тех, кому попался в руки случайно - а ведь раз в 12 лучше распиаренных "Денискиных рассказов". У меня в детстве была книжка от избирательного штаба губернатора Зубова, типа гуманитарная помощь. Бабушка вспомнила тогда, что читала эти рассказы с моим отцом, когда тот был подростком. При этом она была уверена, что речь в книге шла о сверстниках отца ("Вот, Андрюша, так мы жили, когда твой папа был маленьким"). Сейчас я вижу, что бабушка ошиблась - на самом деле конкретно в тех рассказах описаны дети двадцатых-тридцатых годов, павликоморозовские времена. Но это мне пришлось конкретно вчитываться: характерным признаком советской детской и подростковой литературы является отсутствие привязок к эпохе. В самом деле, вы готовы точно сказать, в какое десятилетие происходят события "Старика Хоттабыча"? "Вити Малеева в школе и дома"? "Денискиных рассказов"?
Если спрашивать прохожих, правильных ответов окажется не больше половины.
Сознательно или нет, в книгах для школьников создавался эффект легендарного безвременья. Что вообще - в традициях русской литературы. Всегда город N, в котором граф NN идет все в тот же игорный дом, а впереди - дуэль. Так заведено, от предков наших, давно ли было никто не знает, вечно в Москву приходит лето, солнце отражается в окнах вечных сталинок, тут же вечно сносимые деревянные бараки, вечные дети с вечными пионерскими галстуками в вечном дворе вечно дерутся и влюбляются. Такова мифология этого мира, задающая стереотипы поведения, смерть мифа и смерть мира суть одно. Тоталитарное господство нарратива, как говорят наши друзья французские философы.
Так вот, Сотник пытался служить Мифу столько, сколько существовал мир, этот Миф поддерживающий. Он родился в 1914, а умер в 1997. Кое-что из биографии доброго дяди писателя:
Будучи уже взрослым (не двенадцать, а девятнадцать лет всё-таки) проехал под вагоном от Москвы до Ленинграда. Затем отправился на Кольский полуостров, где с бригадой молодых актёров кочевал от становища к становищу. А через год, начитавшись Джека Лондона, решил сделаться старателем на приисках восточной Сибири. «Вернулся из «белого безмолвия» с цингой, с обмороженной физиономией», сотрясением мозга и вшами.
Написал немного, но по сборнику или повести на каждое десятилетие. Дети тридцатых, послевоенные дети, застойные дети, дети перестройки. Жутковатое впечатление производит последняя книга "Эта ужасная улица", где тем же спокойным, ироничным тоном советского писателя для детей он рассказывает о перестроечных дворах с драками, поножовщинами и винищем. Миф уже умер, а его герои пытаются выживать. Кажется, никто другой не пошел на подобный эксперимент - а если пошел, выходило что-то чудовищное, типа поздних книг Крапивина. Штука в том, что Сотник был плоховатым служителем. Его персонажи не "герои" в смысле мифологических функций, а по-английски - характеры. Люди разной степени приятности, зато живые и свободные - от мифа. Точнее, они все неудачники. Автор - вроде бы - честно пытается заставить их вести себя, как должно советским школьникам, ставит их на лыжню, а они срываются. Влюбленный мальчик не признается в любви, и сознательная девочка не предлагает ему идеалы комсомольской дружбы. Трусливый мальчик не лезет в драку и не испытывает перерождения, чтобы потом идти в покорители Арктики. Собственно, ничего не происходит. Мораль мифа оказывается ненайденной, следуя за героями мы думаем, что ступили на дорогу из желтого кирпича, а реально просто фланируем по советским улочкам.
С педагогической точки зрения - как ее понимали в СССР - это неправильные книги. Чему, скажем, учит история, в которой мальчик начитался Пушкина и представил себя благородным разбойником Дубровским, пошел на улицу с пистолетом, думая спасать мир от хулиганов, побоялся и импульсивно ограбил младшеклассника? Или та история, где профессор похвалил другого мальчика за остроумие, из-за чего тот сошел с ума, пытаясь выдумывать новые остроты, и вообще ни с кем не разговаривал? Это психологизм, это взрослая литература, и это совершенно непедагогично. Миф расшатывается, катарсис не наступает, зато кое-что о людях вокруг и о себе самом делается яснее - беспощадно яснее. У меня в детстве было очень неприятное чувство от некоторых рассказов из той книги. Но правдивое.
Экранизации Сотника вероятно по этим причинам все неизвестны и неудачны - на экране прорехи на мифе стали бы сверхочевидны. Не вышло бы ни смешной истории, ни сатиры, ни "про любовь". Поэтому те, кто делал эти фильмы, порой шли на прямой подлог. В рассказе "Как я был самостоятельным" герой, оставшись один в квартире, пытается произвести впечатление на девочку. Та как раз играет в школьном спектакле, и слабовольный герой позволяет готовить в своей квартире декорации, устраивать разгром и даже привести живого козла. Из рассказа в 1962 сделали короткометражку - для этого герою скостили где-то три года. Соответственно, коллизия "показать, что я чего-то стою и самостоятельный" превратилась "в наш малыш шалит". Ясно, что подобный ход мог быть сделан только специально, и наверняка на Сотника, числящегося сценаристом, наорали и пригрозили волчьим билетом, если будет возникать. А на всякий случай еще на второплановые роли набрали хорошо играющих детей, а героя и девочку дали играть самым бездарным детям в мире. Сняли фильм и навсегда забыли.
И еще о психологии: в самой его известной повести Сотника "Эликсир Купрума Эса" рассказывается об ученом, авторе книги "Химия человеческого мозга", который изобрел средство, позволяющее подчинять людей своей воле - а им завладела злая и одержимая властью школьница, глава совета отряда, а спаслись от ее власти только заткнув уши английскими берушами "Слип камли" (sleep calmly). Такие дела.
=====================
Определить период, в котором происходит действие в старых детских книгах, можно довольно легко :)
У школьников - перечень предметов. Как только вступает в действие, к примеру, Арифметика, уже всё ясно.
У дошкольников - одежда: чулки с лифчиками вместо колготок, калоши и т.п. Слово капор - тоже признак :)
Верно, есть и еще признаки:
в "Вите Малееве" в классе учатся только мальчики, а у Кости Шишкина отец погиб на войне, - что явно показывает на первое послевоенное десятилетие.
А в повести про Хоттабыча действительно время действия непонятно, - но это оттого, что книга переписывалась и выходила в разных редакциях, в 30-е и в 50-е.
В тех, что попозже написаны - сплошь коммуналки. В тех, что еще попозже, появляются автомобили в небедных семьях. Ну и денежные расчеты действующих лиц наводят на мысли :) Типа, "дай гривенник на телефон".
