Буря над Индией, ч. 2 (2)
Dec. 18th, 2011 11:10 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
marss2Оригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
fenrus_02 в Буря над Индией, ч. 2 (2)
fenrus_02 в Буря над Индией, ч. 2 (2)Опасность ситуации усугублялась еще одним фактором. В популярном воображении каким-то самопроизвольным образом сложилось представление о колониальных войсках, как о средоточии жестокой палочной дисциплины, где горстка белых офицеров с помощью страха держала в повиновении огромную толпу забитых туземных солдат. Если бы дело обстояло так, никакого Мятежа, скорее всего, просто не было бы. Реальность была совсем другой. В армии Ост-Индской компании исторически сложился, как это ни парадоксально звучит, значительно более либеральный и гуманный режим, чем в собственно королевских войсках. В британской армии телесные наказания были отменены лишь в 1870-е годы – и то с большим трудом, ибо офицерский корпус отчаянно сопротивлялся реформе, считая плеть лучшим способом поддержания дисциплины и поднятия боевого духа. В индийской армии Компании телесных наказаний в качестве дисциплинарного взыскания не было никогда. Более того, на протяжении периода, непосредственно предшествовавшего Мятежу, карательные полномочия офицеров были низведены до уровня, немыслимого в любой нормальной армии той эпохи – да и не только той эпохи, если задуматься. Фактически, офицер-англичанин не имел права подвергнуть сипая из своей части сколько-нибудь серьезному взысканию по собственной инициативе – без участия военного трибунала. Поскольку военный трибунал в мирное время представлял собой громоздкую и долгую процедуру, на практике это означало значительную степень бесконтрольности солдат. Позже, когда в войсках уже начались волнения, генерал-губернатор Индии, лорд Кэннинг, поспешно ввел в действие ряд чрезвычайных мер, усилив дисциплинарные полномочия командиров частей и упростив порядок функционирования военного трибунала (одним из результатов чего и стал суд над 85 соварами в Мируте), но было уже поздно.
Перечисленные ранее факторы, порождавшие недовольство среди сипаев, носили в основном субъективный характер – т.е. были дефектами системы, которые могли быть исправлены рациональным и последовательным вмешательством властей – если бы власти осознали их глубину и опасность вовремя. Однако были и факторы, лежавшие в области объективной реальности, с которыми ни один реформатор, скорее всего, не смог бы ничего поделать.
Армия Ост-Индской компании создавалась в свое время как армия внутрииндийская, для ведения войны против местного противника в пределах субконтинента. И до тех пор, пока она таковой оставалась, система работала отлично. Однако к середине XIX века стратегическое положение изменилось. С покорением Пенджаба весь субконтинент оказался под властью англичан. Теперь перед армией встали совсем другие задачи – обеспечение безопасности границ Раджа (что зачастую подразумевало необходимость вмешательства в дела сопредельных стран) и, в случае необходимости, участие в других колониальных кампаниях за пределами Индии. Индийские части активно использовались в экспедициях в Персию, Афганистан, Бирму, Китай. В связи с этим правительство предложило перевести все войска Компании в разряд войск «общей службы» (general service), т.е. таких, которые могли быть направлены в любую точку земного шара. По сути дела, это лишь закрепляло юридически ситуацию, уже сложившуюся de facto. Однако это вызвало серьезные волнения среди сипаев: дело в том, что у многих из представителей высших каст среди многочисленных религиозных запретов, которыми был обставлен буквально каждый шаг их жизни, имелся строгий запрет покидать пределы Индии. Индийская земля считалась священной, все прочие земли – ритуально нечистыми, и одно прикосновение к ним могло нарушить кастовую чистоту ортодоксального индуиста. Вдобавок к этому существовал еще и специальный запрет на морские плавания, с тем же эффектом. Нарушение ритуальной чистоты для брахмана, например, было равнозначно потере касты. Конфликты на этой почве в Бенгальской армии к середине XIX века стали чрезвычайно распространены. Многие сипаи утверждали, что записывались на военную службу только в пределах Индии, и что перевод их на «общую службу» есть ни что иное, как коварная попытка хитроумных англичан разрушить кастовую систему и насильно обратить всех индийцев в христианство. Похоже, этот «великий заговор христиан» был у многих индийцев в то время своеобразной навязчивой идеей, наподобие пресловутых «козней мирового масонства» - им казалось, что англичане спят и видят, как бы им поскорее сделать все подвластные им народы добропорядочными англиканцами. Никто при этом особо не задумывался – а зачем, собственно, англичанам, отлично понимавшим всю шаткость своего владычества в Индии и зависимость его от мирного и более-менее довольного расположения большинства туземцев, самим пилить под собой сук? Отсутствие сколько-нибудь серьезных внешних признаков существования такого заговора преломлялось параноидальным образом и трактовалось как лишнее подтверждение того, что заговор существует: ведь если его проявлений не видно – значит, их тщательно скрывают, а раз их так тщательно скрывают – значит, там есть что скрывать.
Кроме соображений высокого религиозного порядка были и куда более приземленные и прозаические причины для широкого недовольства изменившейся ролью армии – и прежде всего, как всегда, финансовые. Жалованье сипаев осталось неизменным еще с XVIII века, и было оно сравнительно невелико. Однако раньше, в старые добрые времена беспрестанных внутрииндийских войн, которые Компания вела то против одного мелкого князька, то против другого, это жалованье регулярно дополнялось богатыми возможностями грабежа, поэтому удачливые солдаты никогда не бедствовали. Однако с окончательным объединением Индии количество войн резко снизилось, и сипаи вдруг оказались в том классическом положении, в котором оказываются наемники в эпоху внезапно наступившего всеобщего мира. И это положение им категорически не понравилось.
Суммируя все вышесказанное, можно подвести такой незамысловатый итог. Недовольство туземных солдат и офицеров Бенгальской армии условиями своей службы носило широкий и комплексный характер, это было недовольство системой в целом, или вернее будет сказать – тем направлением, в котором эта система развивалась. Не следует забывать, что армия была наемной – и не только по формальным признакам, но и по своей, выражаясь языком современного менеджмента, «корпоративной культуре». Она уходила своими корнями не столько в европейские традиции, которые пытались ей привить англичане, сколько в традиции местные, многовековые традиции наемничества Северо-Востока Индии. Несмотря на свою европеизированную униформу (за основу которой была взята форма британской армии времен Наполеоновских войн), сипаи оставались в душе такими же бенгальскими наемниками, какими были их предки задолго до прихода англичан, и во многом продолжали мыслить теми же категориями. А что делает наемник, когда он недоволен условиями службы, какова его первая естественная реакция? Правильно, он уходит к другому хозяину.
Но нюанс данной ситуации заключался в том, что в Индии середины XIX века другого хозяина, кроме Ост-Индской компании, просто не существовало. С падением державы сикхских махараджей в Пенджабе с карты Индии исчезло последнее самостоятельное государство, нуждавшееся в сильной регулярной армии и способное ее содержать. Карманные армии мелких полузависимых князьков просто не смогли бы вместить всех безработных наемников, да и финансовые их ресурсы были не так уж велики.
Решение, к которому пришли руководители заговора, было смелым, но в то же время чрезвычайно простым. Если другого хозяина нет, его надо создать. Для этого требовалось ни много ни мало – разрушить английский колониальный режим и возродить традиционную индийскую политическую систему. Создать режим, который сможет обеспечить работой и почетом людей, приведших его к власти. Большинство заговорщиков в качестве такого режима видели возрожденную империю Великих Моголов – хотя были и некоторые варианты, как мы увидим.
Здесь надо понять одну простую вещь – мятежниками двигал не патриотизм и не национализм в нашем понимании этих слов. Их целью было не «возрождение национального индийского государства» как такового (его «возродить» было невозможно, ибо до той поры его просто никогда не существовало). Их целью было возрождение того режима и той политической ситуации, которая существовала в Индии до объединения ее англичанами, и которая обеспечивала значительно более благоприятную ситуацию на рынке наемнических услуг – благоприятную с точки зрения наемника, т.е. ситуацию, располагающую к многочисленным внутренним войнам. Это была дезинтеграционная тенденция, ультраконсервативная, даже реакционная по своей сути – попытка этакой «феодальной контрреволюции».
Однако сами по себе подобные настроения в армии были лишь той бочкой пороха, которая могла тихо и мирно лежать годами. Чтобы произошел взрыв, кто-то должен был поджечь фитиль. Чтобы глухое и бесформенное брожение превратилось в столь мощную и разрушительную реакцию, нужен был катализатор. И этим катализатором были действия вполне конкретных людей, многие из которых могут быть названы поименно.
Это один из самых загадочных и спорных аспектов истории Мятежа. С момента самого события и до наших дней ни один из серьезных исследователей не высказывал сомнения в участии в подготовке восстания различных влиятельных представителей традиционной индийской аристократии – улик просто слишком много, чтобы пытаться это участие отрицать. Но с другой стороны, до сих пор мы так и не можем восстановить полной картины развития заговора и выявить всех его ключевых организаторов. Споры идут и о том, насколько велика реально была роль аристократов, были ли они движущей силой процесса, или просто были пойманы в водоворот событий. Думаю, доля истины есть и в том, и в другом предположении. Многие из представителей старой элиты – например, «император» Бахадур Шах и его родственники – явно были во многом случайными людьми среди мятежников (что отнюдь не означает, будто они исполняли свою роль исключительно по принуждению). Однако немало было и таких представителей знати, которые, насколько мы можем судить, сыграли самую деятельную организующую роль на ранних стадиях формирования заговора – собственно, без участия которых единого и эффективного заговора просто не было бы.
К середине XIX века многим представителям традиционной землевладельческой аристократии стало совершенно ясно, что политика, проводимая англичанами в Индии – политика, направленная в конечном итоге на последовательную модернизацию всех сфер общественной жизни – коренным образом противоречит их интересам. Особенно очевидной эта тенденция стала в период генерал-губернаторства лорда Далхаузи (1848-1856 гг.). Далхаузи очень решительно проводил избранный политический курс, отбросив осторожность, свойственную многим из его предшественников. При нем в Индии развернулось масштабное строительство железных дорог и прокладка телеграфных линий. Европейская технология и культура начинала вторгаться в жизнь рядового индийца самым прямым и непосредственным образом – что, вполне понятно, у многих вызывало неоднозначную реакцию само по себе. Однако это было лишь полбеды. Значительно больше обеспокоил традиционную элиту тот факт, что колониальные власти начали активно вмешиваться во внутренние дела автономных княжеств, неприкосновенность которых вроде бы как гарантировалась англичанами по условиям различных договоров. И теперь у Компании появился весьма серьезный аргумент для воздействия на упрямых раджей – или просто для продвижения собственных территориальных и экономических интересов. Лорд Далхаузи возродил к жизни так называемую «доктрину выморочности» (Doctrine of Lapse), и стал пользоваться ей значительно шире и свободнее, чем это приходило в голову кому-либо из его предшественников.
Дело в том, что по индуистским религиозным представлениям, посмертная судьба того или иного человека в немалой степени зависит от того, насколько правильно и с соблюдением всех традиционных форм были выполнены ритуалы, связанные с его погребением. Для абсолютной гарантии необходимо, чтобы эти ритуалы выполнял его прямой наследник, желательно – сын. Индуист, не оставивший после себя сына, сильно рискует неблагоприятными кармическими последствиями в следующих воплощениях. И к радже это относится в не меньшей степени, чем к простому смертному. Именно поэтому в Индии всегда была чрезвычайно распространена практика усыновления – и особенно в правящих династиях, где князья и цари часто предпочитали усыновить кого-либо со стороны, чем передать власть брату, племяннику или зятю. Ритуальная связь была в данном случае важнее кровной. Но в условиях полузависимых княжеств, находящихся под английским протекторатом, каждая смена правителя должна была быть официально признана и подтверждена генерал-губернатором. Обычно это была чисто формальная процедура. Пока на вооружение не была принята «доктрина выморочности».
Эта доктрина заключалась в том, что англичане признавали законной передачу власти родному сыну – но не приемному. В том случае, если выяснялось, что умерший раджа завещал свой трон наследнику по усыновлению, завещание автоматически признавалось недействительным, а княжество отходило (“lapsed”) Ост-индской компании как «выморочное», т.е. попросту аннексировалось.
Лорд Далхаузи использовал этот инструмент широко и с удовольствием, аннексируя территории, имевшие особое стратегическое значение – или просто богатые регионы, которые «жалко было упускать» (буквальная его цитата по поводу одной из таких аннексий). В 1848 году было аннексировано княжество Сатара, в 1849-м – Самбхальпур, в 1854-м – Джанси и Нагпур. Затем настала очередь Авадха.
Ситуация с княжеством Авадх (в английской колониальной транскрипции – Oudh) была совершенно особой. Это было достаточно крупное и богатое государственное образование, занимавшее восточную часть современного индийского штата Уттар Прадеш, со столицей в городе Лакхнау (англ. Lucknow). Однако не этим определялось его огромное значение в политике Британской Индии. Авадх находился в самом сердце той самой традиционной «вербовочной базы» северо-индийских наемников, о которой мы уже говорили, и процент его уроженцев среди сипаев Бенгальской армии был самым высоким. Желание Компании взять столь ценный ресурс под свой непосредственный контроль вполне логично и понятно. Значительно менее понятно, как можно было не учитывать очевидные взрывоопасные последствия такого действия.
Авадхом правил князь-мусульманин Ваджид Али Шах. Впрочем, «правил» - это неверное слово. Как раз править сей достойный джентльмен не пытался – на это у него попросту не хватало времени, ибо время его все без остатка поглощали такие значительно более интересные занятия, как вино, гарем и гашиш. Двор не отставал от своего повелителя. Для поддержания атмосферы всеобщего праздника с населения взимались грабительские налоги. Коррупция и полная никчемность (кроме как по части вымогания денег) авадхских чиновников стали притчей во языцех всей Индии. Таким образом, в отличие от других случаев аннексии, можно говорить о том, что у англичан в данной ситуации в принципе был, помимо чисто прагматического, еще и довольно благородный мотив. Вначале князя вежливо предупредили, посоветовав срочно заняться реформой своей администрации. Вместо этого, весельчак на троне снова пустился во все тяжкие немедленно по отбытии английского посланника – чего, собственно, и следовало ожидать. По истечении года в Авадх была направлена комиссия, которая подтвердила полный развал и разложение всей государственной системы и столь же полное отсутствие желания со стороны правительства принимать какие-либо меры по данному поводу. Ввиду этого было объявлено, что после смерти Ваджида Али Шаха (у которого не было родных сыновей, а здоровье было изрядно подорвано столь энергичным ритмом жизни, так что мало было желающих верить в его долголетие) княжество будет конфисковано. Тут князь неожиданно очнулся и начал громко и довольно агрессивно выражать свой протест. В ответ генерал-губернатор (Далхаузи к тому моменту уже сменил на его посту лорд Кэннинг, человек в целом более осторожный и сдержанный, но вынужденный как-то расхлебывать кашу, заваренную его предшественником) заявил, что в таком случае княжество будет конфисковано не после смерти правителя, а немедленно. В Авадх были введены английские войска, и аннексия свершилась.
Правильно ли поступил Кэннинг? По всей видимости, в сложившейся ситуации реальный выбор у него был весьма ограничен. Не он затеял эту эпопею с Авадхом, но когда Ваджид Али Шах неожиданно пошел на открытую конфронтацию, английской администрации надо было действовать решительно – или отступить и проглотить унижение, рискуя потерять лицо, показать слабость, что на Востоке чрезвычайно опасно. Кэннинг понимал это, и упрекнуть его в данной ситуации трудно. Тем не менее, негативные последствия аннексии были очевидны. Дело, которое в принципе, при более тонком и терпеливом подходе, вполне можно было представить фундаментально благим с точки зрения населения, обернулось некрасивым скандалом, давшим лишний повод говорить об алчности и беспринципности англичан. Более того, аннексия пробудила полузабытые чувства лояльности к своему обиженному радже и обиды за него со стороны многих сипаев авадхского происхождения – и эти чувства стали еще одной каплей в ту большую бочку недовольства, которая накапливалась в солдатской среде.
Но у аннексий было еще одно неприятное следствие. Поскольку они сопровождались низложением не только единичных правителей, но и целых династий, и влекли за собой масштабные административные реформы на аннексированных территориях (что неизбежно приводило к лишению многих аристократический семейств выгодных феодальных «кормлений»), они создали целую прослойку «пострадавших аристократов». Эти люди потеряли власть и значительную часть своих богатств (хотя до нитки англичане никого не разоряли, но и сокращение прав собирать подати со ста деревень до десяти тоже по-своему весьма болезненно), но сохранили традиционный авторитет и связи, и вдобавок приобрели весомый и очень личный повод для ненависти к новому режиму. Более того, их положение вызывало сочувствие у многих из их более удачливых собратьев – раджи и князья стали всерьез призадумываться, а не грозит ли и им такая же участь. Никто больше не мог быть уверен в завтрашнем дне. Индийская аристократия явственно почувствовала, что превращается в сословие «бывших». Эта перспектива ее категорически не устраивала. И неизбежно в этой среде должны были найтись люди, готовые взять на себя инициативу.
Одного из них звали Нана Говинд Дхонду Пант, хотя в истории он навсегда остался под полуименем – полупрозвищем «Нана Саиб» («саиб» означает «господин», «повелитель»). Он был приемным сыном последнего Пешвы (Пешва – традиционный правитель конфедерации маратхов, объединявшей ряд могущественных индуистских княжеств в Центральной и частично Северной Индии) Баджи Рао II, умершего в 1851 году. Самой конфедерации к тому времени уже не существовало. Ост-Индская компания сражалась с ней в трех последовательных войнах, начиная с XVIII века, и в 1831 году добила окончательно. С Баджи Рао обошлись примерно так же, как и с последним Моголом, Бахадур Шахом – оставили ему пустой титул, все его персональное имущество (прямо скажем, немаленькое), плюс дали очень щедрую пенсию (которая сама по себе была эквивалентна доходу от небольшого княжества). Однако собственных сыновей у него не было, и в соответствии все с тем же обычаем, Пешва усыновил отпрыска одного из своих приближенных – будущего Нана Саиба.
Но после смерти Баджи Рао администрация Компании – в полном соответствии с «доктриной выморочности» и принципом финансовой экономии – отказалась признать титул Пешвы за усыновленным, и прекратила выплату привязанной к этому титулу пенсии. Не надо думать, что бедного Нана Саиба вышвырнули на улицу – «доктрина выморочности» распространялась исключительно на права престолонаследия, но не на наследование имущества, так что он благополучно получил все поместья, принадлежавшие покойному, а также его дворец, расположенный на берегу Ганга недалеко от города Канпур. Однако Нана Саиб не оставил надежды вернуть себе утраченный титул и причитавшиеся ему, по его мнению, почести – его амбиции лежали не в имущественной плоскости. С этой целью он неоднократно подавал петиции генерал-губернатору, и одно время даже играл с идеей судебного иска. Он попытался нанять знаменитого в Индии английского адвоката Джона Лэнга. Лэнг в свое время прославился, выиграв дело против Ост-Индской компании в защиту банкира-индуса (Компания взяла у него кредит на финансирование афганской экспедиции, а после ее провала отказалась возвращать деньги; когда банкир возмутился, против него попытались сфабриковать уголовное дело, однако Лэнг добился в суде его оправдания и выплаты долга в полном объеме). Но Лэнг знал, что дело Нана Саиба безнадежно, и не стал браться за него, только пообещал, что лично поговорит с губернатором. Поняв, что в Индии ему справедливости (как он ее видел) не добиться, Нана Саиб решил обратиться к последней и наивысшей инстанции, которая только существовала в Британской империи – отправить своего представителя в Лондон, лично к королеве Виктории.
Этим представителем стал еще один характерный персонаж, которому предстояло сыграть немалую роль в будущей драме. В отличие от ортодоксального индуиста Нана Саиба, Азимулла Хан был мусульманин, пуштун по происхождению. Не был он и аристократом по крови – сирота-найденыш с улиц Калькутты, подобранный английским пастором и получивший образование в школе при христианской миссии. Кстати, что характерно, в христианство его насильно никто обращать не пытался, зато дали неплохое по тем меркам образование. Азимулла Хан без акцента говорил по-английски и на всех собеседников неизменно производил впечатление человека чрезвычайно умного, тонкого и по-европейски воспитанного. К тому же, он был очень эффектен внешне – этакий экзотический восточный красавец в безупречной европейской оправе – и оказывал совершенно магнетическое воздействие на женщин. Что таилось за этим блестящим фасадом, никто из знакомых с ним англичан не подозревал. А таилась там жгучая ненависть, для которой была опять-таки очень материальная и очень личная причина.
Азимулла Хан начал свою карьеру на службе Компании, в качестве гражданского чиновника – с его несомненным интеллектом и способностями он мог рассчитывать на неплохой служебный рост, и достаточно почетное место в колониальном обществе. Перспектива, о которой нищий и неграмотный афганский мальчишка не мог и мечтать. Однако карьера его оказалась недолгой – в 1850 году он был уличен во взяточничестве и со скандалом уволен. Компания поставила на нем жирный крест. Азимулла возненавидел англичан так, как может ненавидеть только человек, поднявшийся из грязи и увидевший перед собой радужный и захватывающий дух мир – и которого с презрением столкнули обратно в грязь.
Вполне логично, что оказавшись изгоем, Азимулла Хан начал искать новую опору в жизни среди других изгоев – в растущем сообществе разоренных и отстраненных от дел аристократов. Мы видели, что многие из них на самом деле сохраняли немалые материальные богатства. Изгнанные и непризнанные раджи вполне могли позволить себе комфортную жизнь в небольшом дворце, в окружении мини-двора таких же неудачников, но калибром поменьше. А поскольку все они так или иначе лелеяли мечту о возвращении утраченного и вечно плели с этой целью различного рода интриги, такого рода люди, как Азимулла Хан – умные, образованные и способные выступать посредниками в общении с европейцами – всегда пользовались в этой среде спросом. Так и случилось, что спустя некоторое время после своего злополучного падения Азимулла нашел себе новое место – при дворе «вечного претендента» Нана Саиба. Теперь ему предстояло чрезвычайно ответственное задание на службе своего патрона, и Азимулла подошел к нему со всей возможной ответственностью.
В 1854 году «полномочный посланник» непризнанного Пешвы прибыл в Лондон. Он провел там достаточно длительное время, вращался в светских кругах, был представлен многим знаменитостям викторианской Англии (в частности, Диккенсу, Теккерею и Теннисону), крутил романы сразу с несколькими знатными дамами (с ними Азимулла был сама галантность, но за их спиной он всегда крайне презрительно отзывался о европейских женщинах – на Востоке, говорил он впоследствии, им быстро показали бы их истинное место). Королева не приняла его, и вскоре ему стало ясно, что дело Нана Саиба с юридической точки зрения безнадежно мертво. Тем не менее, поездка не прошла впустую. В Лондоне Азимулла Хан, прячась за маской светского льва и восточного Казановы, тщательно наблюдал и много думал. И к тому времени, когда он собрался домой, в голове его начала формироваться новая идея…
Между тем, шла Крымская война. Армии союзников, осадившие Севастополь, совершенно неожиданно для себя – и для широкой общественности на родине – столкнулись с серьезными проблемами. Проблемы эти были не столько военного порядка, сколько организационного и логистического. У англичан из рук вон плохо сработала система комиссариата, армию отправили в Крым, практически не позаботившись о долговременном снабжении и условиях ее размещения. Ужасно было поставлено дело с военной медициной – адекватный уход за ранеными практически отсутствовал, основные госпитали находились далеко за пределами театра военных действий – в Турции, к тому же серьезно не хватало медикаментов – и просто квалифицированных врачей. Армия оказалась совершенно не готова к зиме – а в Крыму она бывает по европейским меркам весьма суровой, с глубоким снегом. По воспоминаниям очевидцев, к весне английский экспедиционный корпус был похож на сборище оборванцев.
На самом деле, положение было далеко не таким мрачным, как многим тогда казалось - трудности были преодолимы, союзники продолжали выигрывать войну. Однако Крымская война характеризовалась прежде всего подробным (и независимым от военных источников) освещением событий в прессе – беспрецедентным для того времени. Впервые собственные корреспонденты крупнейших европейских газет находились непосредственно на месте событий и могли собирать информацию самостоятельно, а не получать ее в виде готовой сводки от штабного офицера. К тому же в их распоряжении оказалась диковинная техническая новинка – фотография. Англия впервые увидела прямо и непосредственно, без приглаживания и приукрашивания, как выглядит война – в каких условиях реально, а не на картинках, живут и умирают люди, посланные сражаться за интересы Империи. И Англия ужаснулась. Скандал приобрел широчайшие масштабы. Возможно, даже большие масштабы, чем заслуживали реальные факты, вызвавшие его. В некотором роде, эту ситуацию можно сравнить с памятным нам освещением в российских СМИ событий Первой Чеченской войны. Злоупотребления, тупость и халатность армейского командования были реальностью, как реальностью была и срочная необходимость реформ в армии (и эти реформы начались еще до завершения военных действий). Но у читателя лондонских газет в 1855 году за всеми этими многократно и чрезвычайно красочно преподнесенными ему картинами (редакции писали своим корреспондентам обратно на фронт, требуя еще более кровавых подробностей, и главное – побольше скандальных разоблачений) мог потеряться один маленький, скромный, но тем не менее ключевой для понимания ситуации факт – армия, при всем ее несовершенстве, войну выигрывала.
Азимулла Хан очень внимательно читал английские газеты. Происходящее в Крыму захватило его настолько, что на обратном пути в Индию он решил остановиться в Стамбуле и собрать более подробные сведения самостоятельно. И именно там, в Стамбуле, он случайно столкнулся с человеком, репортажи которого как раз и всколыхнули более всего британскую общественность – с Уильямом Говардом Расселом, военным корреспондентом лондонской «Таймс». Рассел, как и практически все англичане, имевшие возможность лично общаться с Азимуллой, был очарован умным молодым индийцем и польщен его подчеркнутым пиететом к его персоне и знакомством с его статьями. Он предложил Азимулле взять его с собой в Крым, в расположение действующей армии, и тот с энтузиазмом согласился.
Мы не знаем, какие конкретно выводы сделал Азимулла Хан из увиденного им лично под Севастополем – он не оставил записей об этом, или, во всяком случае, они до нас не дошли. Однако мы можем легко догадаться. Англичане вовсе не так непобедимы и всемогущи, как хотели бы себя представить остальному миру. Английская армия прогнила насквозь, ей командуют ослы и мошенники. Если русские, при весьма пассивном и непоследовательном образе действий, сумели поставить англичан в столь затруднительное положение, то что смогут сделать решительные, хорошо подготовленные и многочисленные повстанцы с заранее продуманным планом и грамотным руководством, особенно, если они застанут врага врасплох?
Он не смог выиграть дело Нана Саиба. Но он знает другое решение этой проблемы. Вернувшись в Индию, Азимулла Хан разовьет бурную деятельность. Он найдет единомышленников и поможет им организоваться в единую сеть. О, он не будет ее главой, но он и не претендует на столь высокие почести, он – найденыш-пуштун без роду и племени. Но он сделает все, что в его силах, а в его силах многое. Он сам лично, вместе со своим покровителем, под различными предлогами совершит большой тур по всем ключевым гарнизонам Бенгальского президентства – и посетит дворцы многих влиятельных раджей и князей. Азимулла Хан и Нана Саиб – странная парочка из мусульманина и индуиста – лично навестят или завяжут тайную переписку с правителями Ассама, Джайпура, Джамму, Джодхпура, Бароды, Хайдерабада, Колапура, Индора. Другие люди отправятся по другим маршрутам. Никто не будет знать, о чем ведутся разговоры. Никто даже не будет подозревать, что какие-то разговоры ведутся – до тех пор, пока не будет слишком поздно.
К пороховой бочке приладили фитиль.
Перечисленные ранее факторы, порождавшие недовольство среди сипаев, носили в основном субъективный характер – т.е. были дефектами системы, которые могли быть исправлены рациональным и последовательным вмешательством властей – если бы власти осознали их глубину и опасность вовремя. Однако были и факторы, лежавшие в области объективной реальности, с которыми ни один реформатор, скорее всего, не смог бы ничего поделать.
Армия Ост-Индской компании создавалась в свое время как армия внутрииндийская, для ведения войны против местного противника в пределах субконтинента. И до тех пор, пока она таковой оставалась, система работала отлично. Однако к середине XIX века стратегическое положение изменилось. С покорением Пенджаба весь субконтинент оказался под властью англичан. Теперь перед армией встали совсем другие задачи – обеспечение безопасности границ Раджа (что зачастую подразумевало необходимость вмешательства в дела сопредельных стран) и, в случае необходимости, участие в других колониальных кампаниях за пределами Индии. Индийские части активно использовались в экспедициях в Персию, Афганистан, Бирму, Китай. В связи с этим правительство предложило перевести все войска Компании в разряд войск «общей службы» (general service), т.е. таких, которые могли быть направлены в любую точку земного шара. По сути дела, это лишь закрепляло юридически ситуацию, уже сложившуюся de facto. Однако это вызвало серьезные волнения среди сипаев: дело в том, что у многих из представителей высших каст среди многочисленных религиозных запретов, которыми был обставлен буквально каждый шаг их жизни, имелся строгий запрет покидать пределы Индии. Индийская земля считалась священной, все прочие земли – ритуально нечистыми, и одно прикосновение к ним могло нарушить кастовую чистоту ортодоксального индуиста. Вдобавок к этому существовал еще и специальный запрет на морские плавания, с тем же эффектом. Нарушение ритуальной чистоты для брахмана, например, было равнозначно потере касты. Конфликты на этой почве в Бенгальской армии к середине XIX века стали чрезвычайно распространены. Многие сипаи утверждали, что записывались на военную службу только в пределах Индии, и что перевод их на «общую службу» есть ни что иное, как коварная попытка хитроумных англичан разрушить кастовую систему и насильно обратить всех индийцев в христианство. Похоже, этот «великий заговор христиан» был у многих индийцев в то время своеобразной навязчивой идеей, наподобие пресловутых «козней мирового масонства» - им казалось, что англичане спят и видят, как бы им поскорее сделать все подвластные им народы добропорядочными англиканцами. Никто при этом особо не задумывался – а зачем, собственно, англичанам, отлично понимавшим всю шаткость своего владычества в Индии и зависимость его от мирного и более-менее довольного расположения большинства туземцев, самим пилить под собой сук? Отсутствие сколько-нибудь серьезных внешних признаков существования такого заговора преломлялось параноидальным образом и трактовалось как лишнее подтверждение того, что заговор существует: ведь если его проявлений не видно – значит, их тщательно скрывают, а раз их так тщательно скрывают – значит, там есть что скрывать.
Кроме соображений высокого религиозного порядка были и куда более приземленные и прозаические причины для широкого недовольства изменившейся ролью армии – и прежде всего, как всегда, финансовые. Жалованье сипаев осталось неизменным еще с XVIII века, и было оно сравнительно невелико. Однако раньше, в старые добрые времена беспрестанных внутрииндийских войн, которые Компания вела то против одного мелкого князька, то против другого, это жалованье регулярно дополнялось богатыми возможностями грабежа, поэтому удачливые солдаты никогда не бедствовали. Однако с окончательным объединением Индии количество войн резко снизилось, и сипаи вдруг оказались в том классическом положении, в котором оказываются наемники в эпоху внезапно наступившего всеобщего мира. И это положение им категорически не понравилось.
Суммируя все вышесказанное, можно подвести такой незамысловатый итог. Недовольство туземных солдат и офицеров Бенгальской армии условиями своей службы носило широкий и комплексный характер, это было недовольство системой в целом, или вернее будет сказать – тем направлением, в котором эта система развивалась. Не следует забывать, что армия была наемной – и не только по формальным признакам, но и по своей, выражаясь языком современного менеджмента, «корпоративной культуре». Она уходила своими корнями не столько в европейские традиции, которые пытались ей привить англичане, сколько в традиции местные, многовековые традиции наемничества Северо-Востока Индии. Несмотря на свою европеизированную униформу (за основу которой была взята форма британской армии времен Наполеоновских войн), сипаи оставались в душе такими же бенгальскими наемниками, какими были их предки задолго до прихода англичан, и во многом продолжали мыслить теми же категориями. А что делает наемник, когда он недоволен условиями службы, какова его первая естественная реакция? Правильно, он уходит к другому хозяину.
Но нюанс данной ситуации заключался в том, что в Индии середины XIX века другого хозяина, кроме Ост-Индской компании, просто не существовало. С падением державы сикхских махараджей в Пенджабе с карты Индии исчезло последнее самостоятельное государство, нуждавшееся в сильной регулярной армии и способное ее содержать. Карманные армии мелких полузависимых князьков просто не смогли бы вместить всех безработных наемников, да и финансовые их ресурсы были не так уж велики.
Решение, к которому пришли руководители заговора, было смелым, но в то же время чрезвычайно простым. Если другого хозяина нет, его надо создать. Для этого требовалось ни много ни мало – разрушить английский колониальный режим и возродить традиционную индийскую политическую систему. Создать режим, который сможет обеспечить работой и почетом людей, приведших его к власти. Большинство заговорщиков в качестве такого режима видели возрожденную империю Великих Моголов – хотя были и некоторые варианты, как мы увидим.
Здесь надо понять одну простую вещь – мятежниками двигал не патриотизм и не национализм в нашем понимании этих слов. Их целью было не «возрождение национального индийского государства» как такового (его «возродить» было невозможно, ибо до той поры его просто никогда не существовало). Их целью было возрождение того режима и той политической ситуации, которая существовала в Индии до объединения ее англичанами, и которая обеспечивала значительно более благоприятную ситуацию на рынке наемнических услуг – благоприятную с точки зрения наемника, т.е. ситуацию, располагающую к многочисленным внутренним войнам. Это была дезинтеграционная тенденция, ультраконсервативная, даже реакционная по своей сути – попытка этакой «феодальной контрреволюции».
Однако сами по себе подобные настроения в армии были лишь той бочкой пороха, которая могла тихо и мирно лежать годами. Чтобы произошел взрыв, кто-то должен был поджечь фитиль. Чтобы глухое и бесформенное брожение превратилось в столь мощную и разрушительную реакцию, нужен был катализатор. И этим катализатором были действия вполне конкретных людей, многие из которых могут быть названы поименно.
Это один из самых загадочных и спорных аспектов истории Мятежа. С момента самого события и до наших дней ни один из серьезных исследователей не высказывал сомнения в участии в подготовке восстания различных влиятельных представителей традиционной индийской аристократии – улик просто слишком много, чтобы пытаться это участие отрицать. Но с другой стороны, до сих пор мы так и не можем восстановить полной картины развития заговора и выявить всех его ключевых организаторов. Споры идут и о том, насколько велика реально была роль аристократов, были ли они движущей силой процесса, или просто были пойманы в водоворот событий. Думаю, доля истины есть и в том, и в другом предположении. Многие из представителей старой элиты – например, «император» Бахадур Шах и его родственники – явно были во многом случайными людьми среди мятежников (что отнюдь не означает, будто они исполняли свою роль исключительно по принуждению). Однако немало было и таких представителей знати, которые, насколько мы можем судить, сыграли самую деятельную организующую роль на ранних стадиях формирования заговора – собственно, без участия которых единого и эффективного заговора просто не было бы.
К середине XIX века многим представителям традиционной землевладельческой аристократии стало совершенно ясно, что политика, проводимая англичанами в Индии – политика, направленная в конечном итоге на последовательную модернизацию всех сфер общественной жизни – коренным образом противоречит их интересам. Особенно очевидной эта тенденция стала в период генерал-губернаторства лорда Далхаузи (1848-1856 гг.). Далхаузи очень решительно проводил избранный политический курс, отбросив осторожность, свойственную многим из его предшественников. При нем в Индии развернулось масштабное строительство железных дорог и прокладка телеграфных линий. Европейская технология и культура начинала вторгаться в жизнь рядового индийца самым прямым и непосредственным образом – что, вполне понятно, у многих вызывало неоднозначную реакцию само по себе. Однако это было лишь полбеды. Значительно больше обеспокоил традиционную элиту тот факт, что колониальные власти начали активно вмешиваться во внутренние дела автономных княжеств, неприкосновенность которых вроде бы как гарантировалась англичанами по условиям различных договоров. И теперь у Компании появился весьма серьезный аргумент для воздействия на упрямых раджей – или просто для продвижения собственных территориальных и экономических интересов. Лорд Далхаузи возродил к жизни так называемую «доктрину выморочности» (Doctrine of Lapse), и стал пользоваться ей значительно шире и свободнее, чем это приходило в голову кому-либо из его предшественников.
Дело в том, что по индуистским религиозным представлениям, посмертная судьба того или иного человека в немалой степени зависит от того, насколько правильно и с соблюдением всех традиционных форм были выполнены ритуалы, связанные с его погребением. Для абсолютной гарантии необходимо, чтобы эти ритуалы выполнял его прямой наследник, желательно – сын. Индуист, не оставивший после себя сына, сильно рискует неблагоприятными кармическими последствиями в следующих воплощениях. И к радже это относится в не меньшей степени, чем к простому смертному. Именно поэтому в Индии всегда была чрезвычайно распространена практика усыновления – и особенно в правящих династиях, где князья и цари часто предпочитали усыновить кого-либо со стороны, чем передать власть брату, племяннику или зятю. Ритуальная связь была в данном случае важнее кровной. Но в условиях полузависимых княжеств, находящихся под английским протекторатом, каждая смена правителя должна была быть официально признана и подтверждена генерал-губернатором. Обычно это была чисто формальная процедура. Пока на вооружение не была принята «доктрина выморочности».
Эта доктрина заключалась в том, что англичане признавали законной передачу власти родному сыну – но не приемному. В том случае, если выяснялось, что умерший раджа завещал свой трон наследнику по усыновлению, завещание автоматически признавалось недействительным, а княжество отходило (“lapsed”) Ост-индской компании как «выморочное», т.е. попросту аннексировалось.
Лорд Далхаузи использовал этот инструмент широко и с удовольствием, аннексируя территории, имевшие особое стратегическое значение – или просто богатые регионы, которые «жалко было упускать» (буквальная его цитата по поводу одной из таких аннексий). В 1848 году было аннексировано княжество Сатара, в 1849-м – Самбхальпур, в 1854-м – Джанси и Нагпур. Затем настала очередь Авадха.
Ситуация с княжеством Авадх (в английской колониальной транскрипции – Oudh) была совершенно особой. Это было достаточно крупное и богатое государственное образование, занимавшее восточную часть современного индийского штата Уттар Прадеш, со столицей в городе Лакхнау (англ. Lucknow). Однако не этим определялось его огромное значение в политике Британской Индии. Авадх находился в самом сердце той самой традиционной «вербовочной базы» северо-индийских наемников, о которой мы уже говорили, и процент его уроженцев среди сипаев Бенгальской армии был самым высоким. Желание Компании взять столь ценный ресурс под свой непосредственный контроль вполне логично и понятно. Значительно менее понятно, как можно было не учитывать очевидные взрывоопасные последствия такого действия.
Авадхом правил князь-мусульманин Ваджид Али Шах. Впрочем, «правил» - это неверное слово. Как раз править сей достойный джентльмен не пытался – на это у него попросту не хватало времени, ибо время его все без остатка поглощали такие значительно более интересные занятия, как вино, гарем и гашиш. Двор не отставал от своего повелителя. Для поддержания атмосферы всеобщего праздника с населения взимались грабительские налоги. Коррупция и полная никчемность (кроме как по части вымогания денег) авадхских чиновников стали притчей во языцех всей Индии. Таким образом, в отличие от других случаев аннексии, можно говорить о том, что у англичан в данной ситуации в принципе был, помимо чисто прагматического, еще и довольно благородный мотив. Вначале князя вежливо предупредили, посоветовав срочно заняться реформой своей администрации. Вместо этого, весельчак на троне снова пустился во все тяжкие немедленно по отбытии английского посланника – чего, собственно, и следовало ожидать. По истечении года в Авадх была направлена комиссия, которая подтвердила полный развал и разложение всей государственной системы и столь же полное отсутствие желания со стороны правительства принимать какие-либо меры по данному поводу. Ввиду этого было объявлено, что после смерти Ваджида Али Шаха (у которого не было родных сыновей, а здоровье было изрядно подорвано столь энергичным ритмом жизни, так что мало было желающих верить в его долголетие) княжество будет конфисковано. Тут князь неожиданно очнулся и начал громко и довольно агрессивно выражать свой протест. В ответ генерал-губернатор (Далхаузи к тому моменту уже сменил на его посту лорд Кэннинг, человек в целом более осторожный и сдержанный, но вынужденный как-то расхлебывать кашу, заваренную его предшественником) заявил, что в таком случае княжество будет конфисковано не после смерти правителя, а немедленно. В Авадх были введены английские войска, и аннексия свершилась.
Правильно ли поступил Кэннинг? По всей видимости, в сложившейся ситуации реальный выбор у него был весьма ограничен. Не он затеял эту эпопею с Авадхом, но когда Ваджид Али Шах неожиданно пошел на открытую конфронтацию, английской администрации надо было действовать решительно – или отступить и проглотить унижение, рискуя потерять лицо, показать слабость, что на Востоке чрезвычайно опасно. Кэннинг понимал это, и упрекнуть его в данной ситуации трудно. Тем не менее, негативные последствия аннексии были очевидны. Дело, которое в принципе, при более тонком и терпеливом подходе, вполне можно было представить фундаментально благим с точки зрения населения, обернулось некрасивым скандалом, давшим лишний повод говорить об алчности и беспринципности англичан. Более того, аннексия пробудила полузабытые чувства лояльности к своему обиженному радже и обиды за него со стороны многих сипаев авадхского происхождения – и эти чувства стали еще одной каплей в ту большую бочку недовольства, которая накапливалась в солдатской среде.
Но у аннексий было еще одно неприятное следствие. Поскольку они сопровождались низложением не только единичных правителей, но и целых династий, и влекли за собой масштабные административные реформы на аннексированных территориях (что неизбежно приводило к лишению многих аристократический семейств выгодных феодальных «кормлений»), они создали целую прослойку «пострадавших аристократов». Эти люди потеряли власть и значительную часть своих богатств (хотя до нитки англичане никого не разоряли, но и сокращение прав собирать подати со ста деревень до десяти тоже по-своему весьма болезненно), но сохранили традиционный авторитет и связи, и вдобавок приобрели весомый и очень личный повод для ненависти к новому режиму. Более того, их положение вызывало сочувствие у многих из их более удачливых собратьев – раджи и князья стали всерьез призадумываться, а не грозит ли и им такая же участь. Никто больше не мог быть уверен в завтрашнем дне. Индийская аристократия явственно почувствовала, что превращается в сословие «бывших». Эта перспектива ее категорически не устраивала. И неизбежно в этой среде должны были найтись люди, готовые взять на себя инициативу.
Одного из них звали Нана Говинд Дхонду Пант, хотя в истории он навсегда остался под полуименем – полупрозвищем «Нана Саиб» («саиб» означает «господин», «повелитель»). Он был приемным сыном последнего Пешвы (Пешва – традиционный правитель конфедерации маратхов, объединявшей ряд могущественных индуистских княжеств в Центральной и частично Северной Индии) Баджи Рао II, умершего в 1851 году. Самой конфедерации к тому времени уже не существовало. Ост-Индская компания сражалась с ней в трех последовательных войнах, начиная с XVIII века, и в 1831 году добила окончательно. С Баджи Рао обошлись примерно так же, как и с последним Моголом, Бахадур Шахом – оставили ему пустой титул, все его персональное имущество (прямо скажем, немаленькое), плюс дали очень щедрую пенсию (которая сама по себе была эквивалентна доходу от небольшого княжества). Однако собственных сыновей у него не было, и в соответствии все с тем же обычаем, Пешва усыновил отпрыска одного из своих приближенных – будущего Нана Саиба.
Но после смерти Баджи Рао администрация Компании – в полном соответствии с «доктриной выморочности» и принципом финансовой экономии – отказалась признать титул Пешвы за усыновленным, и прекратила выплату привязанной к этому титулу пенсии. Не надо думать, что бедного Нана Саиба вышвырнули на улицу – «доктрина выморочности» распространялась исключительно на права престолонаследия, но не на наследование имущества, так что он благополучно получил все поместья, принадлежавшие покойному, а также его дворец, расположенный на берегу Ганга недалеко от города Канпур. Однако Нана Саиб не оставил надежды вернуть себе утраченный титул и причитавшиеся ему, по его мнению, почести – его амбиции лежали не в имущественной плоскости. С этой целью он неоднократно подавал петиции генерал-губернатору, и одно время даже играл с идеей судебного иска. Он попытался нанять знаменитого в Индии английского адвоката Джона Лэнга. Лэнг в свое время прославился, выиграв дело против Ост-Индской компании в защиту банкира-индуса (Компания взяла у него кредит на финансирование афганской экспедиции, а после ее провала отказалась возвращать деньги; когда банкир возмутился, против него попытались сфабриковать уголовное дело, однако Лэнг добился в суде его оправдания и выплаты долга в полном объеме). Но Лэнг знал, что дело Нана Саиба безнадежно, и не стал браться за него, только пообещал, что лично поговорит с губернатором. Поняв, что в Индии ему справедливости (как он ее видел) не добиться, Нана Саиб решил обратиться к последней и наивысшей инстанции, которая только существовала в Британской империи – отправить своего представителя в Лондон, лично к королеве Виктории.
Этим представителем стал еще один характерный персонаж, которому предстояло сыграть немалую роль в будущей драме. В отличие от ортодоксального индуиста Нана Саиба, Азимулла Хан был мусульманин, пуштун по происхождению. Не был он и аристократом по крови – сирота-найденыш с улиц Калькутты, подобранный английским пастором и получивший образование в школе при христианской миссии. Кстати, что характерно, в христианство его насильно никто обращать не пытался, зато дали неплохое по тем меркам образование. Азимулла Хан без акцента говорил по-английски и на всех собеседников неизменно производил впечатление человека чрезвычайно умного, тонкого и по-европейски воспитанного. К тому же, он был очень эффектен внешне – этакий экзотический восточный красавец в безупречной европейской оправе – и оказывал совершенно магнетическое воздействие на женщин. Что таилось за этим блестящим фасадом, никто из знакомых с ним англичан не подозревал. А таилась там жгучая ненависть, для которой была опять-таки очень материальная и очень личная причина.
Азимулла Хан начал свою карьеру на службе Компании, в качестве гражданского чиновника – с его несомненным интеллектом и способностями он мог рассчитывать на неплохой служебный рост, и достаточно почетное место в колониальном обществе. Перспектива, о которой нищий и неграмотный афганский мальчишка не мог и мечтать. Однако карьера его оказалась недолгой – в 1850 году он был уличен во взяточничестве и со скандалом уволен. Компания поставила на нем жирный крест. Азимулла возненавидел англичан так, как может ненавидеть только человек, поднявшийся из грязи и увидевший перед собой радужный и захватывающий дух мир – и которого с презрением столкнули обратно в грязь.
Вполне логично, что оказавшись изгоем, Азимулла Хан начал искать новую опору в жизни среди других изгоев – в растущем сообществе разоренных и отстраненных от дел аристократов. Мы видели, что многие из них на самом деле сохраняли немалые материальные богатства. Изгнанные и непризнанные раджи вполне могли позволить себе комфортную жизнь в небольшом дворце, в окружении мини-двора таких же неудачников, но калибром поменьше. А поскольку все они так или иначе лелеяли мечту о возвращении утраченного и вечно плели с этой целью различного рода интриги, такого рода люди, как Азимулла Хан – умные, образованные и способные выступать посредниками в общении с европейцами – всегда пользовались в этой среде спросом. Так и случилось, что спустя некоторое время после своего злополучного падения Азимулла нашел себе новое место – при дворе «вечного претендента» Нана Саиба. Теперь ему предстояло чрезвычайно ответственное задание на службе своего патрона, и Азимулла подошел к нему со всей возможной ответственностью.
В 1854 году «полномочный посланник» непризнанного Пешвы прибыл в Лондон. Он провел там достаточно длительное время, вращался в светских кругах, был представлен многим знаменитостям викторианской Англии (в частности, Диккенсу, Теккерею и Теннисону), крутил романы сразу с несколькими знатными дамами (с ними Азимулла был сама галантность, но за их спиной он всегда крайне презрительно отзывался о европейских женщинах – на Востоке, говорил он впоследствии, им быстро показали бы их истинное место). Королева не приняла его, и вскоре ему стало ясно, что дело Нана Саиба с юридической точки зрения безнадежно мертво. Тем не менее, поездка не прошла впустую. В Лондоне Азимулла Хан, прячась за маской светского льва и восточного Казановы, тщательно наблюдал и много думал. И к тому времени, когда он собрался домой, в голове его начала формироваться новая идея…
Между тем, шла Крымская война. Армии союзников, осадившие Севастополь, совершенно неожиданно для себя – и для широкой общественности на родине – столкнулись с серьезными проблемами. Проблемы эти были не столько военного порядка, сколько организационного и логистического. У англичан из рук вон плохо сработала система комиссариата, армию отправили в Крым, практически не позаботившись о долговременном снабжении и условиях ее размещения. Ужасно было поставлено дело с военной медициной – адекватный уход за ранеными практически отсутствовал, основные госпитали находились далеко за пределами театра военных действий – в Турции, к тому же серьезно не хватало медикаментов – и просто квалифицированных врачей. Армия оказалась совершенно не готова к зиме – а в Крыму она бывает по европейским меркам весьма суровой, с глубоким снегом. По воспоминаниям очевидцев, к весне английский экспедиционный корпус был похож на сборище оборванцев.
На самом деле, положение было далеко не таким мрачным, как многим тогда казалось - трудности были преодолимы, союзники продолжали выигрывать войну. Однако Крымская война характеризовалась прежде всего подробным (и независимым от военных источников) освещением событий в прессе – беспрецедентным для того времени. Впервые собственные корреспонденты крупнейших европейских газет находились непосредственно на месте событий и могли собирать информацию самостоятельно, а не получать ее в виде готовой сводки от штабного офицера. К тому же в их распоряжении оказалась диковинная техническая новинка – фотография. Англия впервые увидела прямо и непосредственно, без приглаживания и приукрашивания, как выглядит война – в каких условиях реально, а не на картинках, живут и умирают люди, посланные сражаться за интересы Империи. И Англия ужаснулась. Скандал приобрел широчайшие масштабы. Возможно, даже большие масштабы, чем заслуживали реальные факты, вызвавшие его. В некотором роде, эту ситуацию можно сравнить с памятным нам освещением в российских СМИ событий Первой Чеченской войны. Злоупотребления, тупость и халатность армейского командования были реальностью, как реальностью была и срочная необходимость реформ в армии (и эти реформы начались еще до завершения военных действий). Но у читателя лондонских газет в 1855 году за всеми этими многократно и чрезвычайно красочно преподнесенными ему картинами (редакции писали своим корреспондентам обратно на фронт, требуя еще более кровавых подробностей, и главное – побольше скандальных разоблачений) мог потеряться один маленький, скромный, но тем не менее ключевой для понимания ситуации факт – армия, при всем ее несовершенстве, войну выигрывала.
Азимулла Хан очень внимательно читал английские газеты. Происходящее в Крыму захватило его настолько, что на обратном пути в Индию он решил остановиться в Стамбуле и собрать более подробные сведения самостоятельно. И именно там, в Стамбуле, он случайно столкнулся с человеком, репортажи которого как раз и всколыхнули более всего британскую общественность – с Уильямом Говардом Расселом, военным корреспондентом лондонской «Таймс». Рассел, как и практически все англичане, имевшие возможность лично общаться с Азимуллой, был очарован умным молодым индийцем и польщен его подчеркнутым пиететом к его персоне и знакомством с его статьями. Он предложил Азимулле взять его с собой в Крым, в расположение действующей армии, и тот с энтузиазмом согласился.
Мы не знаем, какие конкретно выводы сделал Азимулла Хан из увиденного им лично под Севастополем – он не оставил записей об этом, или, во всяком случае, они до нас не дошли. Однако мы можем легко догадаться. Англичане вовсе не так непобедимы и всемогущи, как хотели бы себя представить остальному миру. Английская армия прогнила насквозь, ей командуют ослы и мошенники. Если русские, при весьма пассивном и непоследовательном образе действий, сумели поставить англичан в столь затруднительное положение, то что смогут сделать решительные, хорошо подготовленные и многочисленные повстанцы с заранее продуманным планом и грамотным руководством, особенно, если они застанут врага врасплох?
Он не смог выиграть дело Нана Саиба. Но он знает другое решение этой проблемы. Вернувшись в Индию, Азимулла Хан разовьет бурную деятельность. Он найдет единомышленников и поможет им организоваться в единую сеть. О, он не будет ее главой, но он и не претендует на столь высокие почести, он – найденыш-пуштун без роду и племени. Но он сделает все, что в его силах, а в его силах многое. Он сам лично, вместе со своим покровителем, под различными предлогами совершит большой тур по всем ключевым гарнизонам Бенгальского президентства – и посетит дворцы многих влиятельных раджей и князей. Азимулла Хан и Нана Саиб – странная парочка из мусульманина и индуиста – лично навестят или завяжут тайную переписку с правителями Ассама, Джайпура, Джамму, Джодхпура, Бароды, Хайдерабада, Колапура, Индора. Другие люди отправятся по другим маршрутам. Никто не будет знать, о чем ведутся разговоры. Никто даже не будет подозревать, что какие-то разговоры ведутся – до тех пор, пока не будет слишком поздно.
К пороховой бочке приладили фитиль.
