Буря над Индией, ч. 2 (1)
Dec. 18th, 2011 11:02 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
marss2Оригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
fenrus_02 в Буря над Индией, ч. 2 (1)
2. Анатомия одного восстания
We make a grand mistake in supposing that because we dress, arm and drill
Hindustani soldiers as Europeans, they become one bit European
in their feelings and ideas. I see them on parade for say two hours daily,
but what do I know of them for the other 22? What do they talk about
in their lines, what do they plot? For all I can tell I might as well be in Siberia.
I know that at the present moment an unusual agitation is pervading the ranks of the
entire native army, but what it will exactly result in, I am afraid to say.
I can detect the near approach of the storm, I can hear the moaning of the hurricane,
but I can’t say how, when or where it will break forth.
Мы допускаем огромную ошибку, когда считаем,
что если мы одеваем, вооружаем и обучаем индийских солдат как европейцев,
они становятся хоть на одну каплю европейцами в своих чувствах и мыслях.
Я вижу их на построении примерно два часа ежедневно, но что я знаю о них
в течение остальных 22 часов? О чем они говорят в своем лагере,
что они замышляют? С тем же успехом я мог бы находиться в Сибири.
Я знаю, что в данный момент необычайное беспокойство распространяется
по всей туземной армии, но к чему оно приведет, я боюсь предположить.
Я чувствую приближение бури, я слышу завывание урагана,
но я не могу сказать, как, когда и где стихия вырвется на свободу.
(из частного письма капитана Мартино,
Стрелковый арсенал в Амбале, Индия, весна 1857 г.)
Этот эпизод истории Британского Раджа породил великую массу легенд еще среди современников, и каждое следующее поколение историков добавляло к нему новый пласт мифологии. В советских учебниках мятеж сипаев представляли народным восстанием или национально-освободительным движением против колонизаторов. Он не был ни тем, ни другим.
Великий Мятеж не был «национальным индийским» восстанием. Во-первых, самого понятия единой индийской нации в те времена еще попросту не существовало. Между прочим, тем фактом, что оно существует сейчас, Индия обязана в значительной степени именно Британскому Раджу – потому что именно он впервые в истории (!) объединил весь индийский субконтинент под одной властью, прекратив бесконечные внутрииндийские войны, и удержал его под этой властью достаточно долго, чтобы у его населения сформировалась самоидентификация себя как единого народа, чего никогда раньше не было. А в середине XIX века жители разных областей Индии воспринимали друг друга во многом чужаками. Маратхи, к примеру, считали себя в первую очередь именно маратхами, а не индийцами, и неприязненно относились к североиндийским мусульманам. Недавно аннексированный англичанами Пенджаб в Дели считали чужой и совершенно незнакомой страной. Южанам вообще было «глубоко параллельно» почти все, что происходило на севере – именно поэтому восстание практически не затронуло юг и запад Индии. Разнообразные князья и раджи воспринимали себя – и что более важно, воспринимались своими подданными – как совершенно независимые друг от друга монархи, и отнюдь не придерживались какой-либо единой политики. Многие из них остались лояльными по отношению к правительству. Наконец, подавлен мятеж был при активном участии лояльных индийских войск – особенно сикхских и пенджабских.
Великий Мятеж не был и «народным» восстанием. Реально за его подготовкой и организацией стояла группа индийских аристократов, пострадавших от действий англичан – у кого-то конфисковали земли, кого-то лишили наследства, кто-то просто надеялся улучшить свое положение или свести давние счеты с соседями, лояльными англичанам. Именно аристократы и землевладельцы были если не непосредственными руководителями (способных военачальников среди них на поверку оказалось немного), то во всяком случае вдохновителями и идеологическими лидерами Мятежа. Боевую же силу мятежников составляли почти исключительно взбунтовавшиеся регулярные части армии Бенгальского президентства, состоявшие в подавляющем большинстве – как я уже упоминал – из представителей высших индуистских каст (брахманов и раджпутов). «Народ», за который так радели историки-марксисты, оказался на удивление пассивным. О, он с удовольствием участвовал в грабежах и погромах – тут спору нет, но сражаться за свободу и независимость с оружием в руках он не рвался. В большинстве случаев население занимало выжидательную позицию и затем поддерживало победителя: если сипаи не встречали серьезного сопротивления, народ присоединялся к резне; если англичанам удавалось эффективно справиться с бунтом в зародыше, народ всячески демонстрировал свою лояльность и энтузиазм. Причем даже при наихудшем исходе население зачастую оказывалось далеко не едино в своих симпатиях – во многих случаях беглецам-англичанам помогали спастись дружелюбно настроенные крестьяне, а слуги-индийцы нередко демонстрировали чудеса верности, рискуя своей жизнью, чтобы спасти своего хозяина и его семью.
Вообще, Мятеж был в очень значительной степени именно тем, что означает в буквальном переводе его традиционное наименование в английской литературе – the Mutiny. Это слово имеет достаточно узкое значение – бунт в войсках. Именно так дело и обстояло. Восстание началось в армии, армия была его основной движущей силой и оплотом. С разгромом регулярных частей мятежников восстание фактически закончилось – мы не видим никакого «широкого движения народных масс», даже практически никаких попыток партизанской войны. Армия Ост-Индской компании – и даже уже, армия одного из трех ее территориально-административных подразделений-президентств, Бенгальского – была той средой, в которой зародился, развился и умер Великий Мятеж. Да, имел место заговор аристократов, о котором я уже упоминал – но заговорщики лишь стимулировали и направили в нужное им русло то недовольство, которое объективно существовало в армии и без их вмешательства. Образно выражаясь, была огромная бочка с порохом, к которой кто-то в определенный момент, ради каких-то собственных целей, поднес фитиль.
Чтобы понять, откуда взялась эта мина замедленного действия, едва не погубившая Британскую Индию, в первую очередь нужно разобраться с тем, что представляла собой Бенгальская армия.
Бенгалия в узком смысле этого слова – это примерно та географическая область, которая сейчас называется Бангладеш и является независимым государством. Но историческая Бенгалия была существенно больше – она охватывала, по сути дела, большую часть Северо-Восточной Индии. Это была одна из наиболее развитых и богатых областей империи Великих Моголов – и первая область, которая откололась от этой империи, когда та вступила в кризисный период своей истории. Кроме того, это была одна из тех областей, где в XVIII веке наиболее активно и удачно происходило проникновение в страну европейских «великих компаний». Английская Ост-Индская компания основала там, немного вверх по течению одного из судоходных рукавов Ганга, важнейший свой опорный пункт – Калькутту. Вначале это был лишь одна из множества европейских торговых факторий в регионе, но со временем англичане вытеснили всех конкурентов. В 1757 году, в ходе Семилетней войны, произошло финальное «выяснение отношений» между английскими и французскими колониями в Бенгалии – после ряда первоначальных успехов французов Компания была вынуждена впервые озаботиться созданием действительно сильной сухопутной армии, и эта армия под командованием молодого офицера Роберта Клайва – известного отныне и навсегда как Клайв Индийский – наголову разгромила многократно превосходившие ее численно войска союзника французов – наваба Бенгальского. Значительная часть Бенгалии (а в довольно скором времени – и вся она) перешла под непосредственное управление Компании, что ознаменовало поворотный момент ее перерождения из коммерческого предприятия в территориальное квази-государственное образование.
В конце XVIII – начале XIX века именно Бенгальское президентство со столицей в Калькутте стало наиболее могущественным и динамично развивавшимся из трех индийских президентств Ост-Индской компании (столицы двух других располагались в Бомбее и Мадрасе). Связано это было во многом с тем, что именно Бенгалия являлась базой для основных территориальных приобретений ранне-викторианской эпохи (таких, как Пенджаб, Белуджистан, Кашмир и Бирма). Оттуда осуществлялись также экспедиции против Персии и Афганистана. Фактически Бенгальское президентство охватывало почти весь север Индии и весь современный Пакистан, и на него была возложена функция охраны северной границы и северных подступов Раджа – а эта функция была центральной в политике безопасности Британской Индии – а возможно, и Империи в целом. Неудивительно, что именно Калькутта стала постоянной резиденцией британского генерал-губернатора. Неудивительно также, что именно на Бенгальскую армию легла основная тяжесть колониальных войн первой половины XIX столетия. Это вызвало огромный ее рост – совершенно непропорциональный в сравнении с армиями двух других президентств. Именно в этом росте и лежало зерно будущей катастрофы.
Бенгальская армия викторианской эпохи – как и армии двух других президентств – состояла из трех неравных по численности компонентов. К первому относились европейские части, принадлежавшие непосредственно Компании. Их было немного – по три пехотных полка на каждое президентство (изначально они назывались просто «европейскими пехотными», впоследствии были переименованы в фузилерные). Кроме того, в войсках Бенгальского президентства находились части английской армии в собственном смысле этого слова (т.е. королевской) – по состоянию на 1857 год, около 35 тыс. чел. Наконец, подавляющее большинство составляли части туземные – около 233 тыс. человек (т.е. численное соотношение индийцев и европейцев в армии составляло почти 7/1). Индийские части делились на регулярные и иррегулярные. Первые (а таких было в то время абсолютное большинство) были организованы по образу и подобию европейских полков, но имели при этом достаточно оригинальную «сдвоенную» систему командования – на каждом уровне имелся офицер-англичанин, а в качестве помощника при нем – офицер-индиец. У индийских офицеров была собственная внутренняя иерархия и своя система званий, они играли важнейшую роль связующего звена между своими людьми и их европейским командиром, и были в целом весьма уважаемой прослойкой в колониальном обществе – но они не командовали войсками в собственном смысле этого слова. Авторитет их был зачастую очень велик, но формально они обладали только правом совещательного голоса, и могли лишь советовать английскому офицеру, как ему поступить в той или иной ситуации. Умный офицер-англичанин, как правило, прислушивался к мнению своего туземного помощника, но он не был обязан этого делать, и при желании мог вообще не принимать его в расчет. Иррегулярные части (в основном кавалерийские) были менее формализованы, и имели меньшее количество английских офицеров, соответственно, «центр тяжести» командования был в большей степени смещен в сторону офицеров-индийцев.
Одной из особенностей Бенгальской армии являлось то, что вербовочная база для пополнения ее рядов была, на самом деле, достаточно узкой. Подавляющее большинство солдат были индусами высших каст (раджпутами и представителями некоторых подкаст брахманов), либо мусульманами (особенно в кавалерии), но тоже отнюдь не из низших слоев общества. В географическом плане они в основном были родом из относительно небольшого региона на севере и северо-востоке Индии. Эта область исторически была «страной наемников», и поставляла солдат в массовом порядке в армии всех близлежащих государств. Ост-Индская компания просто использовала этот традиционный источник военной силы. К середине XIX века ее положение на индийском рынке наемников стало практически монопольным – «вольным стрелкам» было просто некуда больше идти, карликовые армии полунезависимых княжеств под британским протекторатом – не в счет.
Это повлекло за собой несколько неожиданные последствия для социального развития региона. Компания вербовала в свои войска преимущественно представителей тех каст, которые традиционно считались наиболее воинственными и боеспособными. Многочисленные войны, которые вела Компания в конце XVIII – первой половине XIX века, создали постоянно растущий спрос на наемников, и как следствие – способствовали дальнейшему «замыканию в себе» и обособлению этих каст, и укреплению кастовой системы в целом. Иногда – особенно со стороны советских историков и востоковедов – можно услышать тезис о том, что англичане, дескать, специально поощряли и стимулировали развитие кастовой системы, по принципу «разделяй и властвуй», и даже – что кастовая система в знакомом нам виде вообще сложилась именно в колониальные времена. Это, конечно, не так. Во-первых, кастовая система начала формироваться еще в туманной древности, почти на самой заре индийской цивилизации, и уже во времена державы Маурьев (III в. до н.э.) знаменитый политический трактат «Артхашастра» демонстрирует нам ее во всей красе – и во всех вполне узнаваемых деталях. Дальше развитие шло, главным образом, по пути чисто количественному – увеличивалось число каст (в современной Индии их различают около 3 тысяч), возникали новые, постепенно менялась их специализация, статус некоторых каст рос или падал со временем – но никаких серьезных изменений в самой системе и принципах ее организации не происходило.
Во-вторых, англичане отнюдь не пытались специально стимулировать дальнейшее ее развитие или укрепление. Политика Компании в этой области определялась двумя соображениями: с одной стороны, вполне разумным нежеланием вмешиваться в традиционный образ жизни местного населения без лишней необходимости (что выражалось, в частности в широкой религиозной терпимости), с другой же – активным неприятием тех сторон этого образа жизни, которые противоречили гуманистическим воззрениям европейцев (отсюда, например, долгая и непримиримая борьба против обычая «сати» - самосожжения вдовы на погребальном костре мужа, детоубийства новорожденных девочек, детских браков, против агрессивных кровавых сект – вроде тех же тугов). Ввиду этого, отношение к институту касты тоже было двойственным. Будучи реалистами, англичане воспринимали его как данность, с которой фундаментально ничего поделать было нельзя – и которую всегда необходимо было строго учитывать при взаимодействии с индийцами. Каста для ортодоксального индуиста была неотделима от базовых понятий его религии, а к религиозным воззрениям своих туземных подданных англичане всегда относились крайне осторожно, понимая, насколько взрывоопасна эта материя. Но с точки зрения европейской морали, каста рассматривалась скорее негативно, и никому в колониальной администрации уж точно не пришло бы в голову предпринимать какие-либо меры специально для «укрепления» или «насаждения» кастовой системы. Тем не менее, осознанно или неосознанно, но политика Компании привела к превращению Бенгальской армии в замкнутую, корпоративно и кастово сплоченную, практически изолированную от общества социальную среду, этакое государство в государстве, или вернее – общество в обществе. Эта военная машина работала безупречно до тех пор, пока у нее не было причин для недовольства, но если такие причины появлялись, потенциально она могла оказаться более опасной для своих хозяев, чем любой внешний враг.
Недовольство накапливалось постепенно, почти незримо для поверхностного наблюдателя, но неотвратимо. Основных причин было несколько, и все они носили чисто профессиональный характер.
Одна из них заключалась в том, что с самого начала существования армии Ост-Индской компании в ней утвердился принцип прохождения службы, резко отличный от принятого в королевской армии – или в любой другой нормальной армии европейского образца, если на то пошло. В других армиях обычно существовало несколько различных путей для карьерного роста офицеров – выслуга лет, поощрение за заслуги, покупка званий и командных должностей. Последнее было многократно заклеймено современными историками как порочная и ненормальная практика, однако справедливости ради надо отметить, что далеко не всегда она приводила к торжеству бездарности и развалу командной структуры – некоторые известные британские военачальники XVIII – начала XIX вв., показавшие себя отнюдь не бездарностями, были изначально обязаны своей карьерой именно толстым кошелькам и семейным связям. Среди них, в частности, был один из самых выдающихся солдат своего времени – сэр Артур Уэллесли, герцог Веллингтон. Куда хуже была ситуация в индийской армии – и именно потому, что там института продажи званий не было. Как не было и возможности внеочередного повышения отличившегося офицера – будь он хоть трижды героем, единолично обратившим в бегство всю вражескую армию. Оставался единственный путь карьерного роста – «медленный, но верный» (и как показывала практика, более медленный, чем верный) – выслуга лет. Естественно, это замедляло и усложняло процесс до невероятности.
Молодой амбициозный офицер, будь он хоть семи пядей во лбу, не имел никакой возможности выдвинуться, опередив «естественный ход событий». Ему оставалось только ждать, когда где-то там наверху освободится место – либо путем безвременной кончины кого-то из престарелых ветеранов, либо путем выпихивания оного на почетную пенсию – и по всей армейской иерархической лестнице прокатится «цепная реакция» перестановок. Но ждать приходилось долго, и поскольку вакансий на каждой следующей ступени, естественно, было меньше, чем на предыдущей, и освобождались они крайне медленно, далеко не каждому удавалось получить повышение даже в положенный ему срок. Большинство молодых амбициозных офицеров успевали поседеть и превратиться в пожилых разочарованных офицеров, лишь незначительно поднявшись по службе. Сорокалетние капитаны – а то и лейтенанты – были нормой. Получить полковника до шестидесяти лет было малореально. Большая часть генералов в войсках Компании была и того старше – за семьдесят, а зачастую и ближе к восьмидесяти. Эффективность таких командующих нетрудно себе представить. Один из участников сражения при Чилианвалле (1849 год, Вторая Англо-сикхская война) вспоминал, как такой боевой дедушка, с трудом держась в седле, просил показать ему, в какой стороне находятся вверенные ему войска (они были выстроены в двух метрах перед его носом), а когда ему об этом сказали, спросил, в какую сторону они повернуты. Удовлетворившись результатом своей «рекогносцировки», он отдал один приказ – «Вперед!» – послав своих людей в болото и заросли колючего кустарника под огнем вражеской артиллерии – и на этом его участие в сражении завершилось.
По этому же принципу строилось прохождение службы и среди индийских офицеров – только еще и с учетом того факта, что их служебная лестница была не в пример короче, и как мы видели, не подразумевала реальных командных полномочий. Один из индийских ветеранов вспоминал потом в своих мемуарах, что лишь к шестидесяти годам он получил наконец долгожданное звание субадар-майора (т.е. старшего индийского офицера на уровне полка), являвшееся вершиной карьеры для туземного офицера. «Двадцать лет назад я мог бы принести на этой должности куда больше пользы, чем сейчас», вздыхал он. Тысячи его сослуживцев подписались бы под этими словами. Армия Ост-Индской компании – по крайней мере, ее регулярная часть – не предоставляла никакого выхода энергии и амбициям способных молодых сипаев. Они не видели достойной перспективы – и в этом таилась опасность.
Но даже не это было основной проблемой. В долговременной перспективе хуже было то, что благодаря такой оригинальной системе продвижения по службе непосредственное отправление своих обязанностей в строевых частях стало решительно непопулярным времяпровождением для английских офицеров Компании. Те из них, кто реально чего-то стоил и имел карьерные амбиции, стремились при первой возможности перейти на политическую службу (политические офицеры Компании были ее административными и дипломатическими представителями на местах, в более отдаленных областях они реально обладали огромной властью и влиянием – можно сказать, что именно они в значительной степени формировали политику Компании). При этом они сохраняли свои офицерские звания и продолжали числиться в штате своих подразделений – но реально их подчиненные могли не видеть их по десять лет и больше, а на их место «временно» назначались совсем другие люди. Если такой «блудный офицер» вдруг возвращался к первоначальному месту службы – а такое периодически случалось – он оказывался совершенным чужаком для своих подчиненных, они не знали его, а он не знал их, что нередко приводило к осложнениям. По некоторым подсчетам, пропорция офицеров Бенгальской армии, находившихся «не на своем месте», в середине 1850-х годов составляла чуть ли не 50%! По сути дела, в армии происходила постоянная «чехарда» - беспорядочное перемещение офицеров из полка в полк с целью затыкания беспрестанно возникающих должностных «дыр» - при сохранении абсолютной монолитности и закостенелости всей структуры в вертикальном разрезе. И даже те из офицеров, кто никуда не уходил из своих «родных» частей, не испытывали особого энтузиазма и интереса к строевой службе. Пропасть между офицерами-англичанами и сипаями-индийцами начала расти угрожающим образом. Как вспоминал все тот же субадар-майор в отставке, «в дни моей молодости <т.е. в начале XIX века> все было иначе. Офицеры тогда охотно общались со своими людьми. Большинство из них неплохо владело нашим языком, многие женились на местных женщинах. Они часто навещали нас в казармах, шутили с нами, вместе с нами ходили смотреть на представления танцовщиц, иногда даже состязались вместе с нами в борьбе. Потом все изменилось».
Не надо думать при этом, что английские офицеры в большинстве своем были какие-то непроходимые тупицы, снобы или оголтелые шовинисты, не желавшие иметь дела с «цветными». Вовсе нет. Один из парадоксов Мятежа заключается в том, что наиболее сильное сопротивление попыткам разоружить попавшие под подозрение полки зачастую оказывали их офицеры-англичане. Они не могли поверить в измену своих солдат и яростно защищали их от любых «наветов». Многие из них впоследствии поплатились за это жизнью – когда сипаи, верность и доброе имя которых они так отстаивали вчера, назавтра стреляли им в спину. Дело было не в непрофессионализме или пренебрежительном отношении, дело было, как правило, в элементарном непонимании сипаев со стороны англичан – и в тотальной отчужденности и настороженном отношении сипаев к часто меняющимся и лично отстраненным английским офицерам. Между ними больше не существовало единой среды общения, они принадлежали разным мирам – и миры эти стремительно расходились. Именно благодаря этому стало возможным распространение слухов о смазке для патронов и порошке из костей в муке – люди, хорошо знающие своих офицеров лично, вряд ли поверили бы подобным россказням столь легко. Статистика неопровержимо говорит о том, что те войска, которые находились под командованием офицеров, прослуживших с данной конкретной частью длительное время и хорошо знакомых своим людям, в подавляющем большинстве случаев сохранили верность правительству.
fenrus_02 в Буря над Индией, ч. 2 (1)2. Анатомия одного восстания
We make a grand mistake in supposing that because we dress, arm and drill
Hindustani soldiers as Europeans, they become one bit European
in their feelings and ideas. I see them on parade for say two hours daily,
but what do I know of them for the other 22? What do they talk about
in their lines, what do they plot? For all I can tell I might as well be in Siberia.
I know that at the present moment an unusual agitation is pervading the ranks of the
entire native army, but what it will exactly result in, I am afraid to say.
I can detect the near approach of the storm, I can hear the moaning of the hurricane,
but I can’t say how, when or where it will break forth.
Мы допускаем огромную ошибку, когда считаем,
что если мы одеваем, вооружаем и обучаем индийских солдат как европейцев,
они становятся хоть на одну каплю европейцами в своих чувствах и мыслях.
Я вижу их на построении примерно два часа ежедневно, но что я знаю о них
в течение остальных 22 часов? О чем они говорят в своем лагере,
что они замышляют? С тем же успехом я мог бы находиться в Сибири.
Я знаю, что в данный момент необычайное беспокойство распространяется
по всей туземной армии, но к чему оно приведет, я боюсь предположить.
Я чувствую приближение бури, я слышу завывание урагана,
но я не могу сказать, как, когда и где стихия вырвется на свободу.
(из частного письма капитана Мартино,
Стрелковый арсенал в Амбале, Индия, весна 1857 г.)
Этот эпизод истории Британского Раджа породил великую массу легенд еще среди современников, и каждое следующее поколение историков добавляло к нему новый пласт мифологии. В советских учебниках мятеж сипаев представляли народным восстанием или национально-освободительным движением против колонизаторов. Он не был ни тем, ни другим.
Великий Мятеж не был «национальным индийским» восстанием. Во-первых, самого понятия единой индийской нации в те времена еще попросту не существовало. Между прочим, тем фактом, что оно существует сейчас, Индия обязана в значительной степени именно Британскому Раджу – потому что именно он впервые в истории (!) объединил весь индийский субконтинент под одной властью, прекратив бесконечные внутрииндийские войны, и удержал его под этой властью достаточно долго, чтобы у его населения сформировалась самоидентификация себя как единого народа, чего никогда раньше не было. А в середине XIX века жители разных областей Индии воспринимали друг друга во многом чужаками. Маратхи, к примеру, считали себя в первую очередь именно маратхами, а не индийцами, и неприязненно относились к североиндийским мусульманам. Недавно аннексированный англичанами Пенджаб в Дели считали чужой и совершенно незнакомой страной. Южанам вообще было «глубоко параллельно» почти все, что происходило на севере – именно поэтому восстание практически не затронуло юг и запад Индии. Разнообразные князья и раджи воспринимали себя – и что более важно, воспринимались своими подданными – как совершенно независимые друг от друга монархи, и отнюдь не придерживались какой-либо единой политики. Многие из них остались лояльными по отношению к правительству. Наконец, подавлен мятеж был при активном участии лояльных индийских войск – особенно сикхских и пенджабских.
Великий Мятеж не был и «народным» восстанием. Реально за его подготовкой и организацией стояла группа индийских аристократов, пострадавших от действий англичан – у кого-то конфисковали земли, кого-то лишили наследства, кто-то просто надеялся улучшить свое положение или свести давние счеты с соседями, лояльными англичанам. Именно аристократы и землевладельцы были если не непосредственными руководителями (способных военачальников среди них на поверку оказалось немного), то во всяком случае вдохновителями и идеологическими лидерами Мятежа. Боевую же силу мятежников составляли почти исключительно взбунтовавшиеся регулярные части армии Бенгальского президентства, состоявшие в подавляющем большинстве – как я уже упоминал – из представителей высших индуистских каст (брахманов и раджпутов). «Народ», за который так радели историки-марксисты, оказался на удивление пассивным. О, он с удовольствием участвовал в грабежах и погромах – тут спору нет, но сражаться за свободу и независимость с оружием в руках он не рвался. В большинстве случаев население занимало выжидательную позицию и затем поддерживало победителя: если сипаи не встречали серьезного сопротивления, народ присоединялся к резне; если англичанам удавалось эффективно справиться с бунтом в зародыше, народ всячески демонстрировал свою лояльность и энтузиазм. Причем даже при наихудшем исходе население зачастую оказывалось далеко не едино в своих симпатиях – во многих случаях беглецам-англичанам помогали спастись дружелюбно настроенные крестьяне, а слуги-индийцы нередко демонстрировали чудеса верности, рискуя своей жизнью, чтобы спасти своего хозяина и его семью.
Вообще, Мятеж был в очень значительной степени именно тем, что означает в буквальном переводе его традиционное наименование в английской литературе – the Mutiny. Это слово имеет достаточно узкое значение – бунт в войсках. Именно так дело и обстояло. Восстание началось в армии, армия была его основной движущей силой и оплотом. С разгромом регулярных частей мятежников восстание фактически закончилось – мы не видим никакого «широкого движения народных масс», даже практически никаких попыток партизанской войны. Армия Ост-Индской компании – и даже уже, армия одного из трех ее территориально-административных подразделений-президентств, Бенгальского – была той средой, в которой зародился, развился и умер Великий Мятеж. Да, имел место заговор аристократов, о котором я уже упоминал – но заговорщики лишь стимулировали и направили в нужное им русло то недовольство, которое объективно существовало в армии и без их вмешательства. Образно выражаясь, была огромная бочка с порохом, к которой кто-то в определенный момент, ради каких-то собственных целей, поднес фитиль.
Чтобы понять, откуда взялась эта мина замедленного действия, едва не погубившая Британскую Индию, в первую очередь нужно разобраться с тем, что представляла собой Бенгальская армия.
Бенгалия в узком смысле этого слова – это примерно та географическая область, которая сейчас называется Бангладеш и является независимым государством. Но историческая Бенгалия была существенно больше – она охватывала, по сути дела, большую часть Северо-Восточной Индии. Это была одна из наиболее развитых и богатых областей империи Великих Моголов – и первая область, которая откололась от этой империи, когда та вступила в кризисный период своей истории. Кроме того, это была одна из тех областей, где в XVIII веке наиболее активно и удачно происходило проникновение в страну европейских «великих компаний». Английская Ост-Индская компания основала там, немного вверх по течению одного из судоходных рукавов Ганга, важнейший свой опорный пункт – Калькутту. Вначале это был лишь одна из множества европейских торговых факторий в регионе, но со временем англичане вытеснили всех конкурентов. В 1757 году, в ходе Семилетней войны, произошло финальное «выяснение отношений» между английскими и французскими колониями в Бенгалии – после ряда первоначальных успехов французов Компания была вынуждена впервые озаботиться созданием действительно сильной сухопутной армии, и эта армия под командованием молодого офицера Роберта Клайва – известного отныне и навсегда как Клайв Индийский – наголову разгромила многократно превосходившие ее численно войска союзника французов – наваба Бенгальского. Значительная часть Бенгалии (а в довольно скором времени – и вся она) перешла под непосредственное управление Компании, что ознаменовало поворотный момент ее перерождения из коммерческого предприятия в территориальное квази-государственное образование.
В конце XVIII – начале XIX века именно Бенгальское президентство со столицей в Калькутте стало наиболее могущественным и динамично развивавшимся из трех индийских президентств Ост-Индской компании (столицы двух других располагались в Бомбее и Мадрасе). Связано это было во многом с тем, что именно Бенгалия являлась базой для основных территориальных приобретений ранне-викторианской эпохи (таких, как Пенджаб, Белуджистан, Кашмир и Бирма). Оттуда осуществлялись также экспедиции против Персии и Афганистана. Фактически Бенгальское президентство охватывало почти весь север Индии и весь современный Пакистан, и на него была возложена функция охраны северной границы и северных подступов Раджа – а эта функция была центральной в политике безопасности Британской Индии – а возможно, и Империи в целом. Неудивительно, что именно Калькутта стала постоянной резиденцией британского генерал-губернатора. Неудивительно также, что именно на Бенгальскую армию легла основная тяжесть колониальных войн первой половины XIX столетия. Это вызвало огромный ее рост – совершенно непропорциональный в сравнении с армиями двух других президентств. Именно в этом росте и лежало зерно будущей катастрофы.
Бенгальская армия викторианской эпохи – как и армии двух других президентств – состояла из трех неравных по численности компонентов. К первому относились европейские части, принадлежавшие непосредственно Компании. Их было немного – по три пехотных полка на каждое президентство (изначально они назывались просто «европейскими пехотными», впоследствии были переименованы в фузилерные). Кроме того, в войсках Бенгальского президентства находились части английской армии в собственном смысле этого слова (т.е. королевской) – по состоянию на 1857 год, около 35 тыс. чел. Наконец, подавляющее большинство составляли части туземные – около 233 тыс. человек (т.е. численное соотношение индийцев и европейцев в армии составляло почти 7/1). Индийские части делились на регулярные и иррегулярные. Первые (а таких было в то время абсолютное большинство) были организованы по образу и подобию европейских полков, но имели при этом достаточно оригинальную «сдвоенную» систему командования – на каждом уровне имелся офицер-англичанин, а в качестве помощника при нем – офицер-индиец. У индийских офицеров была собственная внутренняя иерархия и своя система званий, они играли важнейшую роль связующего звена между своими людьми и их европейским командиром, и были в целом весьма уважаемой прослойкой в колониальном обществе – но они не командовали войсками в собственном смысле этого слова. Авторитет их был зачастую очень велик, но формально они обладали только правом совещательного голоса, и могли лишь советовать английскому офицеру, как ему поступить в той или иной ситуации. Умный офицер-англичанин, как правило, прислушивался к мнению своего туземного помощника, но он не был обязан этого делать, и при желании мог вообще не принимать его в расчет. Иррегулярные части (в основном кавалерийские) были менее формализованы, и имели меньшее количество английских офицеров, соответственно, «центр тяжести» командования был в большей степени смещен в сторону офицеров-индийцев.
Одной из особенностей Бенгальской армии являлось то, что вербовочная база для пополнения ее рядов была, на самом деле, достаточно узкой. Подавляющее большинство солдат были индусами высших каст (раджпутами и представителями некоторых подкаст брахманов), либо мусульманами (особенно в кавалерии), но тоже отнюдь не из низших слоев общества. В географическом плане они в основном были родом из относительно небольшого региона на севере и северо-востоке Индии. Эта область исторически была «страной наемников», и поставляла солдат в массовом порядке в армии всех близлежащих государств. Ост-Индская компания просто использовала этот традиционный источник военной силы. К середине XIX века ее положение на индийском рынке наемников стало практически монопольным – «вольным стрелкам» было просто некуда больше идти, карликовые армии полунезависимых княжеств под британским протекторатом – не в счет.
Это повлекло за собой несколько неожиданные последствия для социального развития региона. Компания вербовала в свои войска преимущественно представителей тех каст, которые традиционно считались наиболее воинственными и боеспособными. Многочисленные войны, которые вела Компания в конце XVIII – первой половине XIX века, создали постоянно растущий спрос на наемников, и как следствие – способствовали дальнейшему «замыканию в себе» и обособлению этих каст, и укреплению кастовой системы в целом. Иногда – особенно со стороны советских историков и востоковедов – можно услышать тезис о том, что англичане, дескать, специально поощряли и стимулировали развитие кастовой системы, по принципу «разделяй и властвуй», и даже – что кастовая система в знакомом нам виде вообще сложилась именно в колониальные времена. Это, конечно, не так. Во-первых, кастовая система начала формироваться еще в туманной древности, почти на самой заре индийской цивилизации, и уже во времена державы Маурьев (III в. до н.э.) знаменитый политический трактат «Артхашастра» демонстрирует нам ее во всей красе – и во всех вполне узнаваемых деталях. Дальше развитие шло, главным образом, по пути чисто количественному – увеличивалось число каст (в современной Индии их различают около 3 тысяч), возникали новые, постепенно менялась их специализация, статус некоторых каст рос или падал со временем – но никаких серьезных изменений в самой системе и принципах ее организации не происходило.
Во-вторых, англичане отнюдь не пытались специально стимулировать дальнейшее ее развитие или укрепление. Политика Компании в этой области определялась двумя соображениями: с одной стороны, вполне разумным нежеланием вмешиваться в традиционный образ жизни местного населения без лишней необходимости (что выражалось, в частности в широкой религиозной терпимости), с другой же – активным неприятием тех сторон этого образа жизни, которые противоречили гуманистическим воззрениям европейцев (отсюда, например, долгая и непримиримая борьба против обычая «сати» - самосожжения вдовы на погребальном костре мужа, детоубийства новорожденных девочек, детских браков, против агрессивных кровавых сект – вроде тех же тугов). Ввиду этого, отношение к институту касты тоже было двойственным. Будучи реалистами, англичане воспринимали его как данность, с которой фундаментально ничего поделать было нельзя – и которую всегда необходимо было строго учитывать при взаимодействии с индийцами. Каста для ортодоксального индуиста была неотделима от базовых понятий его религии, а к религиозным воззрениям своих туземных подданных англичане всегда относились крайне осторожно, понимая, насколько взрывоопасна эта материя. Но с точки зрения европейской морали, каста рассматривалась скорее негативно, и никому в колониальной администрации уж точно не пришло бы в голову предпринимать какие-либо меры специально для «укрепления» или «насаждения» кастовой системы. Тем не менее, осознанно или неосознанно, но политика Компании привела к превращению Бенгальской армии в замкнутую, корпоративно и кастово сплоченную, практически изолированную от общества социальную среду, этакое государство в государстве, или вернее – общество в обществе. Эта военная машина работала безупречно до тех пор, пока у нее не было причин для недовольства, но если такие причины появлялись, потенциально она могла оказаться более опасной для своих хозяев, чем любой внешний враг.
Недовольство накапливалось постепенно, почти незримо для поверхностного наблюдателя, но неотвратимо. Основных причин было несколько, и все они носили чисто профессиональный характер.
Одна из них заключалась в том, что с самого начала существования армии Ост-Индской компании в ней утвердился принцип прохождения службы, резко отличный от принятого в королевской армии – или в любой другой нормальной армии европейского образца, если на то пошло. В других армиях обычно существовало несколько различных путей для карьерного роста офицеров – выслуга лет, поощрение за заслуги, покупка званий и командных должностей. Последнее было многократно заклеймено современными историками как порочная и ненормальная практика, однако справедливости ради надо отметить, что далеко не всегда она приводила к торжеству бездарности и развалу командной структуры – некоторые известные британские военачальники XVIII – начала XIX вв., показавшие себя отнюдь не бездарностями, были изначально обязаны своей карьерой именно толстым кошелькам и семейным связям. Среди них, в частности, был один из самых выдающихся солдат своего времени – сэр Артур Уэллесли, герцог Веллингтон. Куда хуже была ситуация в индийской армии – и именно потому, что там института продажи званий не было. Как не было и возможности внеочередного повышения отличившегося офицера – будь он хоть трижды героем, единолично обратившим в бегство всю вражескую армию. Оставался единственный путь карьерного роста – «медленный, но верный» (и как показывала практика, более медленный, чем верный) – выслуга лет. Естественно, это замедляло и усложняло процесс до невероятности.
Молодой амбициозный офицер, будь он хоть семи пядей во лбу, не имел никакой возможности выдвинуться, опередив «естественный ход событий». Ему оставалось только ждать, когда где-то там наверху освободится место – либо путем безвременной кончины кого-то из престарелых ветеранов, либо путем выпихивания оного на почетную пенсию – и по всей армейской иерархической лестнице прокатится «цепная реакция» перестановок. Но ждать приходилось долго, и поскольку вакансий на каждой следующей ступени, естественно, было меньше, чем на предыдущей, и освобождались они крайне медленно, далеко не каждому удавалось получить повышение даже в положенный ему срок. Большинство молодых амбициозных офицеров успевали поседеть и превратиться в пожилых разочарованных офицеров, лишь незначительно поднявшись по службе. Сорокалетние капитаны – а то и лейтенанты – были нормой. Получить полковника до шестидесяти лет было малореально. Большая часть генералов в войсках Компании была и того старше – за семьдесят, а зачастую и ближе к восьмидесяти. Эффективность таких командующих нетрудно себе представить. Один из участников сражения при Чилианвалле (1849 год, Вторая Англо-сикхская война) вспоминал, как такой боевой дедушка, с трудом держась в седле, просил показать ему, в какой стороне находятся вверенные ему войска (они были выстроены в двух метрах перед его носом), а когда ему об этом сказали, спросил, в какую сторону они повернуты. Удовлетворившись результатом своей «рекогносцировки», он отдал один приказ – «Вперед!» – послав своих людей в болото и заросли колючего кустарника под огнем вражеской артиллерии – и на этом его участие в сражении завершилось.
По этому же принципу строилось прохождение службы и среди индийских офицеров – только еще и с учетом того факта, что их служебная лестница была не в пример короче, и как мы видели, не подразумевала реальных командных полномочий. Один из индийских ветеранов вспоминал потом в своих мемуарах, что лишь к шестидесяти годам он получил наконец долгожданное звание субадар-майора (т.е. старшего индийского офицера на уровне полка), являвшееся вершиной карьеры для туземного офицера. «Двадцать лет назад я мог бы принести на этой должности куда больше пользы, чем сейчас», вздыхал он. Тысячи его сослуживцев подписались бы под этими словами. Армия Ост-Индской компании – по крайней мере, ее регулярная часть – не предоставляла никакого выхода энергии и амбициям способных молодых сипаев. Они не видели достойной перспективы – и в этом таилась опасность.
Но даже не это было основной проблемой. В долговременной перспективе хуже было то, что благодаря такой оригинальной системе продвижения по службе непосредственное отправление своих обязанностей в строевых частях стало решительно непопулярным времяпровождением для английских офицеров Компании. Те из них, кто реально чего-то стоил и имел карьерные амбиции, стремились при первой возможности перейти на политическую службу (политические офицеры Компании были ее административными и дипломатическими представителями на местах, в более отдаленных областях они реально обладали огромной властью и влиянием – можно сказать, что именно они в значительной степени формировали политику Компании). При этом они сохраняли свои офицерские звания и продолжали числиться в штате своих подразделений – но реально их подчиненные могли не видеть их по десять лет и больше, а на их место «временно» назначались совсем другие люди. Если такой «блудный офицер» вдруг возвращался к первоначальному месту службы – а такое периодически случалось – он оказывался совершенным чужаком для своих подчиненных, они не знали его, а он не знал их, что нередко приводило к осложнениям. По некоторым подсчетам, пропорция офицеров Бенгальской армии, находившихся «не на своем месте», в середине 1850-х годов составляла чуть ли не 50%! По сути дела, в армии происходила постоянная «чехарда» - беспорядочное перемещение офицеров из полка в полк с целью затыкания беспрестанно возникающих должностных «дыр» - при сохранении абсолютной монолитности и закостенелости всей структуры в вертикальном разрезе. И даже те из офицеров, кто никуда не уходил из своих «родных» частей, не испытывали особого энтузиазма и интереса к строевой службе. Пропасть между офицерами-англичанами и сипаями-индийцами начала расти угрожающим образом. Как вспоминал все тот же субадар-майор в отставке, «в дни моей молодости <т.е. в начале XIX века> все было иначе. Офицеры тогда охотно общались со своими людьми. Большинство из них неплохо владело нашим языком, многие женились на местных женщинах. Они часто навещали нас в казармах, шутили с нами, вместе с нами ходили смотреть на представления танцовщиц, иногда даже состязались вместе с нами в борьбе. Потом все изменилось».
Не надо думать при этом, что английские офицеры в большинстве своем были какие-то непроходимые тупицы, снобы или оголтелые шовинисты, не желавшие иметь дела с «цветными». Вовсе нет. Один из парадоксов Мятежа заключается в том, что наиболее сильное сопротивление попыткам разоружить попавшие под подозрение полки зачастую оказывали их офицеры-англичане. Они не могли поверить в измену своих солдат и яростно защищали их от любых «наветов». Многие из них впоследствии поплатились за это жизнью – когда сипаи, верность и доброе имя которых они так отстаивали вчера, назавтра стреляли им в спину. Дело было не в непрофессионализме или пренебрежительном отношении, дело было, как правило, в элементарном непонимании сипаев со стороны англичан – и в тотальной отчужденности и настороженном отношении сипаев к часто меняющимся и лично отстраненным английским офицерам. Между ними больше не существовало единой среды общения, они принадлежали разным мирам – и миры эти стремительно расходились. Именно благодаря этому стало возможным распространение слухов о смазке для патронов и порошке из костей в муке – люди, хорошо знающие своих офицеров лично, вряд ли поверили бы подобным россказням столь легко. Статистика неопровержимо говорит о том, что те войска, которые находились под командованием офицеров, прослуживших с данной конкретной частью длительное время и хорошо знакомых своим людям, в подавляющем большинстве случаев сохранили верность правительству.
