Анафемские черепа
Dec. 10th, 2011 10:28 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
marss2Оригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
regenta в Анафемские черепа
regenta в Анафемские черепа«Анюта говорит, что уже два дня не выдают даже и этого ужасного горохового хлеба, от которого все на дворе у нас кричали от колик, и кому же не выдают? — тому самому пролетариату, которого так забавляли позавчера. А на стенах воззвания: «Граждане! Все к спорту!» Совершенно невероятно, а истинная правда. Почему к спорту? Откуда залетел в эти анафемские черепа ещё спорт?»
Бунин, «Окаянные дни»
Скажите, откуда в эти анафемские черепа вдруг, ни с того ни с сего, залетела политика, недовольство результатами выборов и прочая мура? Ведь ещё буквально вчера все эти люди были абсолютно аполитичны и жили по накатанной схеме «дом–офис–дом», а по субботам если куда и ходили, так только в кафе, чтобы выпить там коктейль из сельдерея и закусить стейком из подмётки официанта.
Политическое сознание западного обывателя никогда не пробуждается внезапно, с бухты-барахты: оно или существует, или нет. А если существует, то проявляет себя целенаправленно и методично. Антивоенное движение против войны в Ираке возникло одновременно с войной в Ираке. Оппозиция Сильвио Берлускони возникла в тот же самый день, когда к власти в Италии пришёл Сильвио Берлускони. Берлускони методично укреплял свою власть — но его так же методично пытались и свалить: одних парламентских попыток импичмента было несколько десятков.
А вот анафемский череп нашего обывателя — это поистине terra incognita. Те сложные мыслительные процессы, которые протекают в глубине этого черепа, пока его основание стянуто тугой удавкой офисного галстука, не поддаются никакому осмыслению. Ещё вчера обыватель жил под лозунгом: «Мне всё пофиг!» — но вот уже сегодня у него появился лихорадочный блеск в очах. Ещё вчера он ни за кого не голосовал, потому что был уверен, что все вокруг — жулики и воры — но вот уже сегодня он идёт протестовать против итогов голосования тех же самых выборов, в которых он не принимал участия.
Вы можете себе объяснить этот феномен? Нет? А я хотя бы постараюсь.
Дело в том, что (как я уже писала неоднократно) в России никогда не было городской культуры как таковой. Город романской Европы, в которой живёт всего две тысячи человек — это уже город, со своими традициями и своим гражданским правосознанием, со своей непрекращающейся политической борьбой, кипящей, без отрыва от обыденной жизни, на рынках и в трактирах, на площадях и в учреждениях. А вот пятнадцатимиллионная Москва, с её гигантскими небоскрёбами и сверхчеловеческими транспортными пробками — это всё та же большая деревня с нулевым гражданским сознанием. Наш горожанин (и в первую очередь москвич в первом поколении) — это всё тот же «ментальный крестьянин», каким были неисчислимые поколения его предков. И от того, что он меняет посконную рубаху на псевдофирменный костюм, телегу — на автомобиль, а соху — на компьютер с бухгалтерской программой учёта динамики продаж туалетной бумаги, в его анафемском черепе ничего не меняется. НИЧЕГО.
Он так же, как его предки, ломает шапку перед урядником (топ-менеджером своего офиса), но, стоит уряднику лишиться своего места, моментально, без всякого перехода, меняет своё заискивающее выражение лица на самое зверское и начинается плеваться в него жвачкой. Да, но почему? Разве урядник, как человек, совершил какую-то мгновенную, стремительную эволюцию, внезапно, как по волшебству, превратившись из священного ангела в самого невозможного злодея? Разумеется, нет.
В 1913 году в России проходили пышные торжества, посвящённые трёхсотлетию дома Романовых. Миллионные толпы «поселян и поселянок» с умилением приветствовали царскую семью. Всего через пять лет та же царская семья была расстреляна. Ни один поселянин, ни одна поселянка не проронили ни слезинки. Многие этого даже не заметили. А если заметили, то сказали: «Ну и … с ними». А ведь ещё пять лет назад они с таким же искренним умилением преподносили царственным особам хлеб–соль.
«Россия слиняла за три дня» — афористично определил итог Февральской революции Василий Розанов. И эти стремительные линьки у нас совершаются с завидной регулярностью — в семнадцатом году, в девяноста первом. Такое впечатление, что мощные стены государственности возводятся исключительно для того, чтобы проткнуть их, играючи, одним пальцем, с удивлением убедившись в том, что они только казались стальными, но на самом деле были из папье-маше.
А всё почему? Потому что наша страна — это большая деревня, населённая миллионами крестьян — но не на телегах, а на автомобилях, — над которыми стоит урядник со своей плёткой и своей вертикалью.
А как только урядника сбрасывают, в стране начинается самый невозможный хаос, из которого потом слинявшую за три дня страну жертвенно и упорно, десятилетиями, вытаскивают малопрезентабельные угрюмые люди с чугунными задницами.
А потом её снова сливают за три дня, и порочный круг с тяжёлым скрипом замыкается.
Бунин, «Окаянные дни»
Скажите, откуда в эти анафемские черепа вдруг, ни с того ни с сего, залетела политика, недовольство результатами выборов и прочая мура? Ведь ещё буквально вчера все эти люди были абсолютно аполитичны и жили по накатанной схеме «дом–офис–дом», а по субботам если куда и ходили, так только в кафе, чтобы выпить там коктейль из сельдерея и закусить стейком из подмётки официанта.
Политическое сознание западного обывателя никогда не пробуждается внезапно, с бухты-барахты: оно или существует, или нет. А если существует, то проявляет себя целенаправленно и методично. Антивоенное движение против войны в Ираке возникло одновременно с войной в Ираке. Оппозиция Сильвио Берлускони возникла в тот же самый день, когда к власти в Италии пришёл Сильвио Берлускони. Берлускони методично укреплял свою власть — но его так же методично пытались и свалить: одних парламентских попыток импичмента было несколько десятков.
А вот анафемский череп нашего обывателя — это поистине terra incognita. Те сложные мыслительные процессы, которые протекают в глубине этого черепа, пока его основание стянуто тугой удавкой офисного галстука, не поддаются никакому осмыслению. Ещё вчера обыватель жил под лозунгом: «Мне всё пофиг!» — но вот уже сегодня у него появился лихорадочный блеск в очах. Ещё вчера он ни за кого не голосовал, потому что был уверен, что все вокруг — жулики и воры — но вот уже сегодня он идёт протестовать против итогов голосования тех же самых выборов, в которых он не принимал участия.
Вы можете себе объяснить этот феномен? Нет? А я хотя бы постараюсь.
Дело в том, что (как я уже писала неоднократно) в России никогда не было городской культуры как таковой. Город романской Европы, в которой живёт всего две тысячи человек — это уже город, со своими традициями и своим гражданским правосознанием, со своей непрекращающейся политической борьбой, кипящей, без отрыва от обыденной жизни, на рынках и в трактирах, на площадях и в учреждениях. А вот пятнадцатимиллионная Москва, с её гигантскими небоскрёбами и сверхчеловеческими транспортными пробками — это всё та же большая деревня с нулевым гражданским сознанием. Наш горожанин (и в первую очередь москвич в первом поколении) — это всё тот же «ментальный крестьянин», каким были неисчислимые поколения его предков. И от того, что он меняет посконную рубаху на псевдофирменный костюм, телегу — на автомобиль, а соху — на компьютер с бухгалтерской программой учёта динамики продаж туалетной бумаги, в его анафемском черепе ничего не меняется. НИЧЕГО.
Он так же, как его предки, ломает шапку перед урядником (топ-менеджером своего офиса), но, стоит уряднику лишиться своего места, моментально, без всякого перехода, меняет своё заискивающее выражение лица на самое зверское и начинается плеваться в него жвачкой. Да, но почему? Разве урядник, как человек, совершил какую-то мгновенную, стремительную эволюцию, внезапно, как по волшебству, превратившись из священного ангела в самого невозможного злодея? Разумеется, нет.
В 1913 году в России проходили пышные торжества, посвящённые трёхсотлетию дома Романовых. Миллионные толпы «поселян и поселянок» с умилением приветствовали царскую семью. Всего через пять лет та же царская семья была расстреляна. Ни один поселянин, ни одна поселянка не проронили ни слезинки. Многие этого даже не заметили. А если заметили, то сказали: «Ну и … с ними». А ведь ещё пять лет назад они с таким же искренним умилением преподносили царственным особам хлеб–соль.
«Россия слиняла за три дня» — афористично определил итог Февральской революции Василий Розанов. И эти стремительные линьки у нас совершаются с завидной регулярностью — в семнадцатом году, в девяноста первом. Такое впечатление, что мощные стены государственности возводятся исключительно для того, чтобы проткнуть их, играючи, одним пальцем, с удивлением убедившись в том, что они только казались стальными, но на самом деле были из папье-маше.
А всё почему? Потому что наша страна — это большая деревня, населённая миллионами крестьян — но не на телегах, а на автомобилях, — над которыми стоит урядник со своей плёткой и своей вертикалью.
А как только урядника сбрасывают, в стране начинается самый невозможный хаос, из которого потом слинявшую за три дня страну жертвенно и упорно, десятилетиями, вытаскивают малопрезентабельные угрюмые люди с чугунными задницами.
А потом её снова сливают за три дня, и порочный круг с тяжёлым скрипом замыкается.
