Интервью с автором "Капитана Врунгеля"

[marss2]

Радна Филиппович Сахалтуев (родился 15 мая 1935 г., г. Улан-Удэ, Бурят-Монгольская АССР, СССР) — художник и кинорежиссер-мультипликатор.

Образы доктора Айболита, капитана Врунгеля, Алисы Льюиса Кэррола, Робинзона Крузо, морских пиратов из «Острова сокровищ» и многих других сказочных персонажей рождены  бурятом Радной Сахалтуевым.

Моя семья

Родился я 15 мая 1935 года в Улан-Удэ. Отец — Сахалтуев Филипп Михайлович — в молодости принимал участие в революционных событиях, был членом партии. Окончил Тимирязевскую сельскохозяйственную академию, работал в Херсонском заповеднике «Аскания-Нова», потом вернулся в Бурят-Монголию, где работал на станции Иро. Я не знаю, что это за станция и чем там занимались, но «станция Иро» частенько проскальзывала в разговорах моей мамы и ее двух сестер. Первой супругой моего отца была неистовая коммунистка Сагадарова (по словам моей тети Марии). Есть такая книжка «Борцы за власть Советов в Бурятии» А. Бартановой. Издана году в 1950-м. К сожалению, точно не помню. В книжке есть ее портрет и биографические данные. Она очень рано умерла — в двадцать пять лет от туберкулеза.

В 1938 году отец был арестован и умер в тюрьме. Мы с мамой жили в доме Наркомзема.
Мама рассказывала, что каждую ночь кого-то арестовывали, но никто ничего не слышал. Утром все собирались во дворе, и тут-то выяснялось, кому крепко не повезло. Наконец, остались только женщины и дети, но и те подлежали выселению.

Моя мама — Трубачеева Ирина Андреевна, преподаватель русского языка и литературы, работала многие годы в женской школе № 3. Училась в Ленинграде в Институте северных народов. В 1928 году вместе со своей сестрой Марией жила в Монголии в Улан-Баторе. Я не знаю обстоятельств, по которым они оказались в Монголии. Знаю только, что мой дядя Трубачеев Радна Андреевич в годы революции жил в Монголии. Был там мобилизован в армию барона Унгерна. Из армии дядя дезертировал и долго жил в монгольской глубинке, хорошо говорил по-монгольски. По возвращении из Монголии жил в Иркутске, был женат на переводчице японского языка Нине Кузнецовой. Она работала во Владивостоке в японском консульстве. Помню, что у нас было одеяло, расшитое золотыми нитками, с изображением дракона, американский навесной замок и бритвенный прибор. У них было двое детей — мальчик и девочка. Девочку, когда дядю арестовали, увезла Нинина тетка в город Чиликес, и с этого времени о ней ничего неизвестно. Тимур жил в Иркутске вместе с матерью, которая до конца жизни работала библиотечным корректором. Знаю, что все связанное с ее профессией переводчика японского, она уничтожила. Дядя умер на Колыме. Тимура я ни разу не видел, и не знаю, жив ли он. Достаточно типичная для того времени трагическая жизненная история. Судя по всему, Нина Кузнецова была высокообразованным человеком, а вынуждена была работать в библиотечном подвале за копеечную зарплату.

Насколько я понял из глухих маминых рассказов о жизни в Монголии, они были знакомы с тогдашним правителем Монголии Жадамбой. Если я не ошибаюсь, Н. Жадамбаа был расстрелян после прихода к власти Чойбалсана.

Времена были постные и даже говорливые становились угрюмыми молчунами. У нас был журнал «СССР на стройке». Это было целиком иллюстрированное издание, и один из номеров был посвящен визиту Молотова в Берлин и ответному визиту Риббентропа в Москву. Молотов с Гитлером, Риббентроп со Сталиным, встреча Молотова на вокзале в Берлине, — каким-то образом я до сих пор помню эти фотографии. Когда началась война, мама прибежала с работы, и они с Марией в ведре сожгли злосчастный журнал.

Мой дед — Трубачеев Андрей Тимофеевич — врач, кожник-венеролог. Окончил Томский медицинский, работал в Иркутске и в Черемхово. В 1902 году женился на Баторовой Марии Петровне. И Андрей Тимофеевич, и Мария Петровна — западные буряты, родом из Бохана. Отец Марии Петровны — Петр Баторов — был тайшой и собирателем народных сказаний. Я помню большие листы бумаги, исписанные аккуратным красивым почерком. Писал он по-русски, но с ошибками. Читать его записи было интересно и, наверное, весьма полезно, т.к. прадед интересовался народной медициной, погодными приметами. К сожалению, тогда я мало обращал внимания на эти записи по причине глупой молодости.




Послевоенное детство

Похороны

Мимо нашего дома проходило много похоронных процессий. Сразу после войны прошла армия, и количество ограблений и убийств приняло характер стихийного бедствия. Каждые похороны превращались в своеобразный спектакль: вся аптека выходила на крыльцо, барак в полном составе выстраивался вдоль дороги, дети занимали лучшие места на крыше. При звуках похоронного марша вся улица приходила в состояние мобилизационной готовности. Бывали резонансные убийства, о которых с наслаждением говорили во всех дворах. Тогда и похороны «убиенных» превращались в события городского масштаба. Работники аптеки всегда держали руку на пульсе, а потому и мы были в курсе криминальных событий. Однажды супружеская пара бывших фронтовиков с целью ограбления порубила топором квартирную хозяйку и двух ее квартиранток.

Улица замерла в ожидании небывалого зрелища. И вот вдали послышался похоронный марш. Все бросились на свои позиции. Я со своим приятелем Лаврешкой полезли на крышу. Как обычно, гробы стояли в кузове грузовой машины с опущенными бортами. Головы несчастных были замотаны чем-то белым, и это было настолько жутко, что я больше никогда не влезал на крышу.


Фронтовики

Забавное и одновременно трагическое зрелище являл собой оркестр слепых. Судя по всему, он состоял из ослепших фронтовиков. Надо сказать, что в городе был большой госпиталь, и каждый выход в город раненых на костылях и в больничных халатах превращался в стихийное бедствие. На правах проливших кровь за родину, они громили коммерческий отдел гастронома. На площади рядом с тогдашним памятником Ленина, устраивали небольшие погромы на базаре. Мясо продавали в основном сельские буряты, что бесило инвалидов, но металлические решетки в мелкую ячейку не давали возможности оттянуться по полной.
Вывалив весь запас жуткой матерщины, и в бессилии побив решетки костылями, увечные защитники родины отправлялись назад в госпиталь. Продавцы-буряты бесстрастно наблюдали из-за решеток за беснующимися инвалидами. Потом все успокаивалось: буряты открывали окошки, зеваки расходились по своим делам, торговки опять выставляли нехитрый товар на прилавки. Слепые играли — кто во что горазд. Это надо слышать, а передать свои впечатления, мне кажется, невозможно, тем более что прошло лет семьдесять с того времени, как они появились. Оркестр слепых просуществовал сравнительно недолго и через года два-три после войны исчез. Они на похоронах и стоили, судя по всему, недорого.


Рундуки — укрыли

Возле базара стояли многочисленные рундуки — укырки, где можно было выпить водки, водянистого пива, съесть чего-нибудь простенького. Возле укырок кипела жизнь, в грязи лежали пьяные инвалиды и орденоносные фронтовики. После войны милиция уже не церемонилась ни с инвалидами, ни с демобилизованными фронтовиками. С трофеями было довольно скудно: очень уж далеко везти, да и какие трофеи мог иметь простой солдат? Почему-то было много почтовых открыток, цветных, с какими-то замками, альпийскими пейзажами, игрушечно-сказочными городами. На некоторых немецких открытках были письма, что тоже воспринималось как нечто нереальное. Моя мама работала в женской школе № 3, и однажды девочка из пятого или шестого класса передала учительнице пачку открыток. Это были немецкие порнографические открытки, которые судя по всему произвели эффект разорвавшейся бомбы. Мало того, что многие вообще не подозревали о существовании таких картинок, так и еще почти весь преподавательский состав состоял из вдов и одиноких женщин. Отец девочки, которого вызвали в школу, искренне удивился гневной реакции директрисы и предложил принести еще и альбом с такими же картиночками. Как ни странно, но современные глянцевые порнографические журналы выглядят менее возбуждающе, чем те черно-белые, милые и наивные изображения мужчин во фраках и женщин в кринолинах, застывших в недвусмысленных позах.

Что мог привезти солдат из Германии? Часы-штамповки, зажигалки, авторучки, карандаши, инструменты и прочую мелочь... В этой связи вспоминаю одну историю с знаменитым Сережей Параджановым и одним моим приятелем, известным художником студии Довженко. В году 1973 среди скупщиков антиквариата пошел слух, что вдова одного генерала продает излишки мебели. Параджанов, который был известным барахольщиком, нагрянул к безутешной вдове в сопровождении любопытствующих коллег. Большая квартира, забитая немецкой дубовой мебелью, саксонским фарфором, картинами в золоченых рамах и разными антикварными безделушками... Вдова плохо понимала, что она продает и сколько это стоит. Дубовый стул по 15 рублей, бронзовые антикварные часы под стеклянным колпаком мой приятель купил за 30 рублей. Параджанов чуть сознание не потерял от огорчения, когда увидел часы в чужих руках. Позже за эти часы давали сходу 500 рублей. Несмотря на то, что они требовали ремонта.

После войны с Японией в городе появились японские авторучки, странного вида конфетки в виде жабок, китайские шелка. Я видел, как на улице валялась пьяная баба в китайской пижаме ярко-синего цвета с драконом на спине. Пленные японцы работали на строительстве дамбы, строили типовые двухэтажные дома, по городу ездили японские грузовики, которые не шли ни в какое сравнение с американскими «студебеккерами», «доджами» и «виллисами». Немецкие грузовики до нас не дошли, но легковые «опели», «опель адмиралы» все же встречались, но очень редко.
«В окошко заглядывают бурятские дети»... Спецпереселенцы.
В 1946 году я ездил с дедом в экспедицию в Кижингу. Демобилизованные воины, кроме трофеев, привезли еще и букетик венерических заболеваний, и эта экспедиция была организована с целью выявления в отдаленных улусах трипочка, трихомонадок и, не дай бог, сифилиса. Там я видел немецких битюгов из спецпереселенцев.

Вообще, после войны, начиная с 1944 года, в республике проживали литовцы, эстонцы, молдаване, западные украинцы. Молдаване, как и нынешние сидельцы типа Тимошенко, оказались совершенно неподготовленными к нашим зимам и, в основном, тихо вымерли. Поймали свой «кайф» от сибирских морозов и японцы, и свободолюбивые прибалты. Все нынешние украинские и бывшие члены правительства времен Ющенко-Тимошенко тоже оказались совсем слабенькими, хотя и сидели по сравнению с теми временами прямо-таки в курортных условиях. Известный крикун — полевой командир оранжевого майдана, бывший министр внутренних дел, любитель хорошего бухла и такой же жратвы — Луценко и года бы не просидел, как тут же были бы у него и цирроз печени, и почки никуда, и сердце ни к черту.

Разного рода либералы любят кричать о начале репрессий 1937-го. Да, в 1937 году от всех этих Немцовых, Навальных, Собчак, Тимошенко, Луценко уже через месяц только бы пыль осталась, а их жены и отпрыски уже бы ехали в Караганду на поселение. Извините за лексику, но я не переношу этих московских мерзавцев, которым явно не помешало бы попилить деревце на 40-градусном морозе. Кстати, спецпереселенцы из Западной Украины, в основном сельские жители — выжили в достаточно суровых условиях сибирской зимы.
Герой

В 1943 году я был с дедом на курорте Аршан. Андрей Тимофеевич там работал, а я болтался с другими ребятами по территории в поисках нехитрых развлечений. Однажды дед мне сказал, что приезжает Тулаев, легендарный снайпер, Герой Советского Союза и сегодня встреча с ним в открытом кинотеатре. Тулаев оказался крепышом маленького роста, по-русски говорил плохо и с большим трудом. Его поселили в отдельном домике. Насколько я помню, веселье не затихало ни на один день. А однажды Тулаев с компанией выскочил из дома и пытался подстрелить засевшую на дереве белку. Все были, естественно, изрядно пьяными и перепуганная белка осталась невредимой. Один из стрелков отдачей разбил себе нос, что вызвало взрыв хохота и шуток. Мы с дедом были даже в доме у Тулаева, в Тунке. Весь дом был увешан фотографиями Тулаева в обнимку с какими-то важными бурятами, а также вырезанными из журналов фотоизображениями Героев Советского Союза. Тулаев очень рано умер: сказались ранения, полученные на фронте, и, конечно же, образ жизни. Проще говоря, его споили. В общем, многие фронтовики не смогли приспособиться к мирной жизни, а привычка к наркомовским ста граммам для многих стала роковой.


Подарок американцев

Во время войны развлечений было немного, но кинотеатры функционировали исправно. Первый экран — это «Прогресс», «Эрдэм» — второй. Выбор фильмов был, прямо скажем, весьма скудным. «Чапаев», «Девушка с характером», «Подкидыш», «Три танкиста», боевые киносборники, комедийная агитка «Антоша», «Рыбкин», «В 6 часов вечера после войны», «Два бойца». Выходили и документальные ленты «Зверства немецко-фашистских войск на территории Белоруссии», «Разгром немцев под Москвой». И вдруг — «Багдадский вор», «Джунгли» Александра Корды, диснеевский «Бэмби». Цветные, с невиданными спецэффектами! Подарок американцев. Если говорить об Америке, то без ее помощи победить немцев было бы еще тяжелее. Практически все автомобили были американские: студебеккеры, виллисы, доджи. Транспортные «Дугласы», «Харрикейны», «Аэрокобры». Все знаменитые летчики-истребители — Покрышкин, Кожедуб и многие герои, дважды герои, все летали на американских «Аэрокобрах».

По карточкам мы получали американский яичный порошок, существовали также посылки с одеждой. У меня было пальтишко, а дед получил костюм. Помню, как меня поразил американский пластырь в ярко-синих тубах с красным крестом. После 1945 года появился японский, но выглядел он крайне убого. Появление на экранах «Серенады солнечной долины» произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Никто даже представить не мог, что где-то живут беззаботные, сытые и красивые молодые люди, катаются на коньках и поют по поводу и без повода веселые песенки.

Одним из трофейных фильмов была «Индийская гробница», первая серия. Билеты на любой сеанс достать было невозможно, весь город жарко обсуждал главную героиню по имени Зита. Одни доказывали, что ее играет мужчина, «кондовые» материалисты не верили, что человечество докатилось до такого.

Лет тридцать назад «Индийская гробница» снова неожиданно появилась в одном из кинотеатров, и я, естественно, не мог пропустить такое событие. Зал был забит пожилыми дядями и тетями, которые опять вернулись в далекую молодость. Судя по всему, роль Зиты исполнил трансвестит, но тогда о таком и подумать было страшно. Какой-то гениальный человек придумал выпустить на экран американскую довоенную кинопродукцию под видом трофейной.

Каждый фильм был субтитрован и начинался надписью на весь экран, что фильм взят в качестве трофея. Потом шло название и сама картина. Никаких тебе актеров и режиссеров. И какие это были фильмы! «Путешествие будет опасным», «Дилижанс» режиссер Джон Форд, «Под властью доллара», «Мистер Смит едет в Вашингтон» Фрэнка Капры и Гарри Купера, «Судьба солдата в Америке», «Бурные двадцатые годы» с Джеймсом Кэгни и Хамфри Богартом, «Сестра его дворецкого» с Диной Дурбин, «Мария Стюарт» с Сарой Леандрой, две-три картины с Эрроллом Флинном, четыре фильма о «Тарзане» с Джонни Вайсмюллером, «Капитан армии свободы», «Вива Вилья» с Уоллесом Бири, «Башня Тауэр» с Борис Карлофф. А картина с Марикой Рёкк! Я не помню уже ее названия, но несчастный «Прогресс» чуть не разнесли в щепки из-за небывалого количества народа. Были счастливчики, которые смотрели эту ленту по два-три раза.
Были на экране и советские фильмы, хотя послевоенный репертуар состоял из шести-семи картин отечественного производства. Это, прежде всего, советский блокбастер «Падение Берлина» Михаила Чиаурели, «Молодая гвардия» Герасимова, «Кубанские казаки» Пырьева, «Встреча на Эльбе». На «Молодую гвардию» ходили всей школой, билет стоил десять копеек и, насколько я помню, было очень холодно. Пока на улице ждали, когда всех запустят в фойе, один из первоклашек описался. Проскакивали и французские фильмы вроде «Битвы на рельсах» или «Рюи Блаза» с молодым Жаном Марэ и Марией Казарес. Или «Под небом Сицилии» с молодым Массимо Джиротти.

Кино все же скрашивало достаточно тяжелые будни тогдашнего бытия. Сильнейшее впечатление произвела знаменитая картина Росселини «Рим — открытый город» с Анной Маньяни и Альдо Фабрици. Картина шла без купюр и ударные, сверхнатуралистичные сцены пыток в гестапо потрясли не только простодушную послевоенную публику, но и мировую кинематографическую общественность. Эти сцены были вырезаны, и картина потеряла свою уникальность, стала обыкновенной. Конечно же, сделанной выдающимся мастером, но все же обыкновенной хорошей картиной. Если вы не видели этого фильма, советую посмотреть. Я думаю, что трофейные фильмы оставили самые яркие воспоминания у тех, кому посчастливилось видеть эти фильмы, сопереживать этим чужим, нереально красивым героям и героиням.


Борцы

Грандиозным событием были каждодневные выступления борцов в цирке-шапито. Я до сих пор помню Ивана Заикина, «ученика Ивана Поддубного», или Беспятых, который женился на местной счастливице и остался в Улан-Удэ.

Страсти вокруг борцовских поединков кипели нешуточные, и в школе, на переменах, горячо обсуждали результаты схваток. Один из борцов был негром, что придавало особую остроту каждому представлению. Борцы жили в цирковых вагончиках, и я однажды увидел знаменитого негра в домашней обстановке. Возле вагончика сидел пожилой человек в растянутой футболке, а рядом на костре лохматая немолодая женщина готовила обед. Честно говоря, я был потрясен несоответствием между усталым седым человеком и героическим атлетом в черной маске (Один из борцов иногда выступал в маске, что приводило наивную провинциальную публику в состояние полного трепета). К тому же недавно прошла трофейная картина «Зорро», где главный герой в черной маске безжалостно «мочил» коррупционеров тогдашней эпохи.


Уроки мастерства

Я, как и все дети той эпохи, ходил в Дом пионеров в кружок рисования вместе с Кимом Бульбеевым и будущим олимпийском чемпионом Владимиром Сафроновым. Вел кружок Иннокентий Павлович Голубев. Я не думаю, что он был выдающимся живописцем, но педагог он был отличный. Уже в институте я учился у выдающихся мастеров советской живописи — Федора Семеновича Богородского, Юрия Ивановича Пименова, Бориса Яковлева, и могу сказать, что хороший педагог и хороший художник — это разные понятия.

Однажды мой дед Андрей Тимофеевич привел меня в дом народного художника СССР Цыренжапа Сампилова. Сампилов был очень тактичным, благожелательным человеком и то, как он со мной беседовал, я помню до сих пор. Сампилов и Трубачеев были в приятельских отношениях, и у нас был этюд Сампилова, который он подарил нам прямо с выставки. К сожалению, он не сохранился, о чем я очень сожалею. Была у нас и картина алтайского художника Гуркина «Берег Катуни».

В 1955 году я поступил в Институт кинематографии (ВГИК) на художественный факультет. На параллельном курсе у А.П. Довженко учились впоследствии выдающиеся режиссеры — Лариса Шепитько, Отар Иосселиани, Георгий Шенгелия, Витя Туров, Микола Винграновский. В те годы по коридорам института ходили Тарковский, Гурченко, Кириенко, Светлана Дружинина, Володя Ивашов, Эдик Кеосаян, Софа Чиаурели, Гога Рерберг, Андрюша Ладынин, Коля Двигубский... всех и не упомнишь.
Я счастлив, что учился в таком институте, и бесконечно благодарен своим учителям за такт и терпение, с каким они пытались делать из нас, провинциальных мудачков, что-то стоящее. Один Вася Шукшин чего стоил.


Киев

В 1961-м я приехал в Киев на студию научно-популярных фильмов объединения художественной мультипликации, где и проработал до 1993 года, когда все окончательно развалилось. Киев очень милый и приветливый город с отменными пляжами, хорошими продуктами, красивыми и где-то даже роскошными девками. Жизнь здесь, по сравнению с Москвой, неторопливая, люди приветливые. Все это было.

Сейчас социальный состав населения сильно изменился, массивы заселены выходцами из других регионов и деревенская речь — особенно в свете повальной украинизации — превалирует не только в массивах, но и в центре.

С появлением националистической и крайне агрессивной партии «Свобода» националистические настроения, а, следовательно, и крайне враждебное отношение к России и всему русскому, становятся основой государственной политики Украины. На бытовом уровне этого, слава богу, не ощущается, но лет через десять, когда придет во власть поколение, не говорящее по-русски, у России почти наверняка появится если не враг, то серьезный недруг.

Что касается меня, то сложилось у меня все относительно удачно, алкогольная зависимость давно в прошлом, дети давно взрослые, растут три внука. Я еще в состоянии работать — что еще надо старому человеку.

Жанна! Здоровья Вам и успехов. Берегите себя. К сожалению, Жанна, я, скорее, художник-космополит и к тому же многолетняя работа с мультипликационными персонажами наложила свой отпечаток на мое ремесло. Я лет тридцать сотрудничал с журналом «Перец» (аналог «Крокодила»). Это сейчас Украина пошла в полный разнос, и самый последний алкаш считает себя европейцем, а раньше более «кондовой» и «пихатой» (упертой) в идеологическом отношении республики не было во всем Советском Союзе.
Сочетания желтого и голубого в любой иллюстрации считалось недопустимым, но все же киевская школа книжной графики мало в чем уступала московской. Хотя я и живу на Украине больше пятидесяти лет, но так и не проникся любовью ко всему украинскому.
К сожалению, сейчас основные постулаты украинского национализма вызывают у меня лично глубокое отвращение.
Бесконечные изображения гетманов в героических позах, скачущих казаков, а теперь и воинов УПА, «хатынки», «вишневы садочки», «дивчата» в монистах и «хлопцы в шароварах» — беспроигрышные темы для многочисленных живописцев и графиков.
Есть, конечно, современные молодые творцы со своими инсталляциями и абстрактными поделками. Я по-своему складу характера все же не творец, а скорее ремесленник, но достаточно качественный.

Слава Богу, мне удалось отойти от «перцевских» стандартов, и сейчас я занимаюсь только книжной графикой. Я делал иллюстрации для издательства «Самовар»: «Остров сокровищ», «Робинзон Крузо». В харьковском издательстве «Фолио» оформлял серию книг со стихами известного в Киеве бизнесмена Александра Меламуда: «Некамасутра», «Бабология»... К сожалению, остальных названий не помню.
Бата Цырендоржиев заказал мне «Бурятские сказки». Работа эта доставила мне большое удовольствие, хотя до этого я никогда ничего подобного не делал. В подростковом возрасте меня учил уму-разуму Роман Сидорович Мэрдыгеев. Благодарность и уважение к этому замечательному художнику и человеку я сохранил до сих пор. Судя по всему, Вы выпускаете серьезные книги и мое легкомысленное рисование едва ли Вам подойдет.

http://minkultrb.ru/publications/detail.php?ELEMENT_ID=6846