![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
marss2Актер Стерлинг Хейден показал в КААД: участники голливудских партсобраний обращались друг к другу по имени, а то и просто: «товарищ». То есть, не представлялись друг другу, как принято в хорошем обществе. Ну, значит, общество было нехорошим. Принимая во внимание, что все эти «товарищи» работали в одном бизнесе, жили в одной замкнутой общине и дружили с единомышленниками, пренебрежение светским этикетом вряд ли могло гарантировать анонимность.
Иногда кажется, что они просто играли в конспирацию.
Хорошо, говорят антикоммунисты, те, чьи псевдонимы были установлены ФБР, не занимались подрывной деятельностью, а просто боялись потерять работу. Но есть косвенные свидетельства, что некоторые звезды не регистрировалась даже под псевдонимом, и никто не в силах доказать, что они состояли в партии. Например, Чаплин.
Логично: в равной степени невозможно доказать, что они в партии не состояли.
Антикоммунисты предполагают, что существовали «две компартии». Одна — легальная. Вторая — конспиративная, заговорщицкая, где никто никого не знал по имени. Следуя этой логике, идеальная подпольная партия — та, в которой вообще никто никого не знает. Было бы логично, если бы конспиративный аппарат на случай беды существовал. Но, когда в 1950-х беда грянула, он никак компартии не помог.
Другая история — работа некоторых коммунистов на советскую разведку: разведывательное и партийное подполья — структуры разного характера и масштаба.
В сухом остатке — вывод: псевдонимы были, но не только связь между использованием псевдонимов и заговором не установлена: сам заговор более чем гипотетичен.
Есть некое сродство между партийностью и гомосексуальностью в Америке тех лет. «Красной панике» сопутствовала паника «лавандная»: так прозвали зачистку госучреждений — прежде всего, Госдепа — от гомосексуалистов. Эта зачистка объяснима тем, что — в обществе, где гомосексуальность криминализована — она может стать поводом для шантажа или вербовки советской разведкой.
Далтон Трамбо и его жена Клео во время объявления председателем КААД о привлечении Трамбо к суду за неуважение к Конгрессу. За плечом Трамбо — Бертольт БрехтНо звездных гомосексуалистов не обвиняли в подготовке государственного переворота на том основании, что они скрывают свою ориентацию. В отличие от дипломатов, голливудские геи не афишировали свои симпатии, но и не скрывали их. Все всё про всех знали.
(Забавно: при всем отрицательном отношении партии к гомосексуальности как декадентству, у истоков гей-движения в США в 1930-х стоял коммунист Гарри Хэй).
Так же не афишировали свою партийность коммунисты. Но при этом все тоже были в курсе их ориентации. Да и как не быть в курсе партийности того же Мальца, если он участвует в дискуссиях на страницах «The New Masses» о партийности литературы. Лоусон еще в ноябре 1934 года, после того, как Майкл Голд обозвал его «мелкобуржуазным Гамлетом», заявил о своей партийности в «The New Theater», а Дональд Огден Стюарт — на митинге.
Продюсеры божились в конце 1940-х, что ни сном, ни духом не подозревали, кто есть кто. Все-то они знали, но им было на это знание решительным образом наплевать.
Не говори — тебя и не спросят.
? ? ?
Когда я впервые приехал в Голливуд, то работал на Columbia[..] Однажды […] зашел какой-то человек. Он спросил: «Это и есть ваш „комми“ — писатель из Нью-Йорка?» Продюсер ответил «да», и засмеялся, и на этом все закончилось. Тем человеком был Гари Кон — соучредитель Columbia. Кону было плевать, потому, что он знал, что контролирует фильмы от начала до конца (Уолтер Бернстайн).
Именно потому, что все всё знали, у коммунистов-сценаристов не было ни малейшей возможности заниматься тем, чем, по роду своих занятий и элементарной логике должны заниматься конспираторы, и в чем их обвинят: идеологическими диверсиями, «марксистской контрабандой».
Дороти Паркер рассмеется в лицо агентам ФБР:
Голливудом руководят из Москвы? Да меня и мой пудель не слушается.
Коммунистические ячейки обсуждали сценарии, написанные партийцами, но — только по желанию самих авторов. Об одобрении партией сценариев речи идти не могло: над самой этой идеей коммунисты только посмеялись бы. Принимать ли критику, выслушанную в процессе обсуждения, тоже зависело только от авторов. Точнее говоря, как раз от них не зависело ничего, как и от товарищей по партии. Просто потому, что все в Голливуде зависело только от продюсеров.
Митинг в защиту «голливудской десятки», 1950Бад Шульберг и Дмитрик будут жаловаться в КААД, что партия нещадно стесняла их творческую свободу. Вряд ли у Лоусона и Джерома это могло получиться успешнее, чем у Майера или Кона.
Панорама голливудских фильмов 1930-х — с точки зрения партийности или политических симпатий их создателей — вызывает ощущение прогулки по Зазеркалью.
Самые «подрывные» фильмы — тот же «Хлеб наш насущный» Кинга Видора — написали и сняли антикоммунисты. Многие из них в 1944 году составят «Киноальянс защиты американских идеалов», спровоцировавший погром Голливуда.
Джон Форд — хотя ортодоксы-коммунисты и обличали его за смазывание революционного смысла первоисточника — завершил экранизацию «Гроздьев гнева» (1940) почти призывом к восстанию; сочувствовал («Как зелена моя долина», 1941) бастующим уэльским шахтерам.
Уэллман, главный прогрессист Warner, не только положит начало волне антикоммунистической кинопропаганды «Железным занавесом» (1948), но и снимет бесподобно мракобесный фильм «А теперь в нашем эфире…» (1950), где сам Господь Бог учит по радио американцев, как им жить.
Ни у одного голливудского коммуниста нет в послужном списке таких прогрессивных фильмов, как у Видора, Форда, Уэллмана. Да они, честно говоря, не прилагали особых усилий для пропаганды своих убеждений. Если большевики в свое время презирали «теорию малых дел», то в связи с голливудскими «красными» впору говорить о «теории микроскопически малых дел».
На работе они были просто сценаристами (не партийными, а состоящими в партии), дорожащими своей работой и компетентными в любом жанре: от фарсов с Эбботом и Костелло до сериальных вестернов и мюзиклов. В первое время после учреждения голливудского обкома, Ричард Коллинз, Ларднер-младший, Бад Шульберг питали иллюзии в связи с пришествием партии в Голливуд. Они требовали активно внедрять в сценарии марксистский подход, мечтали о форумах, на которых обсуждались бы революционная кино-теория и революционная кинотехника, но замолчали, осознав, что строят воздушные замки.
Убеждения свои они, конечно, не слишком предавали: делали, что могли.
Самая смелая идеологическая выходка Лестера Коула — легкая коррекция характеров персонажей «Дома о семи фронтонах» (1940) Джоэ Мая — экранизации классического романа Натаниэля Готорна о проклятии, приводящем (хотя, скорее, дело здесь не в проклятии, а в корысти) к вырождению почтенного семейства.
Примечательно, что проклятие связано с процессом «салемских колдуний» (1692). Именно этот процесс, благодаря пьесе Артура Миллера «Суровое испытание» (1952), станет расхожей метафорой инквизиционных слушаний КААД, а сам Коул окажется в числе брошенных в тюрьму десяти голливудских «красных ведьмаков». А еще в 1940 году, агитируя за вступление Америки в войну, Дуглас Фэрбенкс-младший так обрушивался на сенаторов, осуждавших Голливуд за нагнетание пропаганды войны:
Вопли «Пропаганда!» звучат так же скрипуче, как вопли «Колдовство!» в Салеме XVII века.
Адаптируя роман, Коул сделал персонажа-негодяя пособником работорговцев, а благородного героя — активным аболиционистом.
Несколькими годами раньше Коул приехал в Голливуд по приглашению самого Сесиля Де Милля, оказавшегося на спектакле странствующего театра, где будущий сценарист служил. Самого Де Милля никто разыскать не смог, и, в ожидании его возвращения, Коул рыл канавы на заднем дворе студии Warner. Одновременно он читал «Мать» Горького и «отчаянно мечтал» оказаться на месте Павла Власова, и чтобы Пелагея Ниловна была его матерью. Де Милль так и не объявился, зато Коула узнал Сид Грауман, присутствовавший на том же спектакле. Голливудская судьба Коула сложилась: «Павел Власов» гордился теперь тем, что модифицировал Готорна.
Ему было, чем гордиться. Через 90 лет после выхода романа и почти 80 лет спустя после отмены рабства, совершенная им правка была гражданским поступком.
