Дмитрий Стешин про блокпосты
которое возникает в тот момент, когда ты подъезжаешь к блок-посту
и не можешь понять: чей он?
А оттуда уже бегут непонятные люди без знаков различий,
хлопают затворами
и тоже испытывают какие-то чувства.
(с) Амирам Григоров
Ашкеназы в России ещё и тем, я заметил, молодцы, что могут создавать целую вселенную только из самих себя.
Классическая музыка (это-то и понятно) - они, и джаз - они, ("Джаз родился в Одессе, а мы его привезли и подарили неграм". Кто проверит? Да никто).,
шансон - тоже они, вернее, так, всё, что в шансоне не они - смотрится экзотикой, и, как правило, осуждается (вика цыганова - фи, ваега - фу, стас михайлов - бээ, кто слушает такое, тот быдло).
В цирке - они, например Кио. Вообще, памятуя об успехах Гудини, хочется отдать весь им цирк. В клетку со львом они не полезут, конечно, этого и не надо. В цирке интеллигенцией являются иллюзионисты.
В театре и, особенно, в кино - они.
Тут тебе и советское ортодоксальное кино за Ленина, и антисоветское неортодоксальное, и вообще антикино из-под полы, и почвенническое кино в духе "мы, русские, ща как прыгнем" и антипочвенническое кино "ну-ка, встали на колени перед соединёнными штатами америки, водочные черти", в общем, весь спектр охвачен.
В сатире и юморе то же самое.
Настолько то же самое в сатире, что когда появился один (!) единственный русский в этом бизнесе, этот русский прозвучал, как гром небесный и с размаху скакнул в губернаторы.
В литературе - они.
Православные ашкеназы там насмерть сражаются с либеральными ашкеназами,
ашкеназы-гомофобы с ашкеназскими жополюбами,
брутальные защитники традиционных ценностей - с патентованными общечеловеками и т.н "абажурами",
в общем, как это видно, русская масса, с какого-то момента, со сцены сошла, отправившись. так сказать, в зрительный зал, чтобы наблюдать за всем происходящим пассивно.
Ашкеназы давали нам даже зеков, это были самые симпатичные зеки, анамнез которых был заведомо облегчён, например, юз алешковский, который был объявлен политическим (хотя был уголовником, лихим крадуном), или владимир долинский, объявленный лихим крадуном (хотя был насильником).
Но самый высший пилотаж, это как ашкеназы гениально создают многонациональный мир.
Дело в том, что генетики пишут про ашкеназский народ, что он "прошёл бутылочное горло".
Это значит, по сути, что два ашкеназа, взятые произвольно, будут отличаться не как два произвольно взятых русских, француза или поляка, а как два родственника.
Но при этом ашкеназы давали советским и постсоветским людям всегда целый огромный мир, где всякой твари по паре -
японку Хакамаду,
французов Фараду и Познера,
негритянку Хангу,
вьетнамца Фана и т.д.
(с) Саша Корбин
За последние два столетия самой омерзительной была идея "национального" и "национальных" государств. Угробила она больше народу, чем средневековая чума или страшный и ужасный "кровавый Сталин", причем не в обиду ему будет сказано, убогие "национальные" идеи продолжают гробить людей. Любая Российская Империя лучше "независимой" Грузии, Армении, Украины, Таджикистана и т.д. Австро-Венгрия лучше, чем "независимая" Венгрия, Чехия и т.д. Югославия лучше, чем те недоразумения, которые возникли на ее обломках (понятное дело при наличии Австро-Венгрии никогда бы не было Югославии, но здесь важен сам принцип). Национальные культуры шаблонны, они создавались, казалось бы под воздействием индивидуализма романтиков, но в век промышленной революции не могли избежать стандартизации, единой перфокарты, по которой в итоге все они появились на свет. В национальных культурах всегда выстраивалась похожая иерархия - "национальный поэт", среднего уровня паршивости, национальная история, окруженная враждебным, но по сути, вакуумным пространством.
Какой бы ни была Российская Империя, но в ней у русских подобные "национальные" потуги чаще всего превращались в очевидный для всех фарс, вроде знаменитых "мокроступов", для тех кто не знает так один адмирал в начале позапрошлого века хотел обозначить галоши на всеимперском уровне.
Главное, конечно, что было в ту эпоху - это столица - Петербург. Сколько народу в нем умерло от чахотки, как тот студент у Салтыкова-Щедрина, сколько утопилось в Неве бедных "барышень", как на одной знаменитой "критической картине" тех лет? Много, как и везде. Но, может быть, это и замечали, потому что у Петербурга было свое собственное лицо, данный Петром индивидуализм, которым этот город наделял всех, кто, оторвавшись от родного дома, оказывался в нем? Как у любой другой имперской столицы - Вены, Лондона или на худой конец Парижа у Петербурга мимикой лица было смешение тысячи судеб, культур и укладов. Подполье, холодные во всех смыслах казенные квартиры мелких и высокопоставленных чиновников и "уютный" дом семьи Бенуа существовали друг подле друга. Различные общины - немецкая, латышская, извозчики чухонцы, Великие Князья, московские купцы, студенты, проститутки - все существовали в одном пространстве и задыхались одним воздухом. Этот воздух совсем не русский или европейский, он близок лишь равным. Петербург был ближе к Парижу, чем к Москве. Он был другим, но он был равным. Потому, когда Селин приехал уже в Ленинград в 30-х, он с привычной для него иронией смертника писал о покосившихся витринах магазинов, что они отдают парижским шиком 1900-х....
Петербург расколотый город. Это заметил еще Белый. Столица расколота судьбами людей, проспектами, каналами, дворцами и финской плоскостью, которая как мне всегда казалось, потому и увлекала всех, в том числе царей, отправиться чуть дальше на запад к берегам земель Великим Князьями которых русские цари тогда были.
(с) Саша Корбин
Еще Герцен в "Былом и думах" написал очень точно об особом типе политической тусы, которая нынче также процветает уже не только в эмиграции, но и здесь - в России и постоянно затаскивает все новые и новые поколения в сформулированное на основе их собственных штампов прошлое и не важно на какой идеологии эти штампы базируются.
"Они, как придворные версальские часы, показывают один час, час, в который умер король... и их, как версальские часы, забыли перевести со времени смерти Людовика XV.
Они показывают одно событие, одну кончину какого-нибудь события.
Об нем они говорят, об нем думают, к нему возвращаются.
Встречая тех же людей, те же группы месяцев через пять-шесть, года через два-три, становится страшно
- те же споры продолжаются, те же личности и упреки, только морщин, нарезанных нищетою, лишениями, - больше;
сюртуки, пальто - вытерлись; больше седых волос,
и все вместе старее, костлявее, сумрачнее...
а речи все те же и те же!"
(с) не мое
В автобусе надо мной ссорится пара. Ну, то есть как ссорится. У девушки с тонким породистым лицом лишь подрагивают ноздри - спина прямая, взгляд устремлен в бесконечность. Ее спутника я не вижу, только слышу долгий спич на одной ноте.
- Вот куда ты убежала, Лен, зачем ты убежала, я, Лен, стоял, ждал тебя, нехорошо так, Лен, вот если бы, Лен, я бы от тебя так убежал, ты бы, Лен, расстроилась, было бы тебе неприятно, я же прав, Лен, я ж люблю тебя, а от тебя, Лен, с твоим характером, все молодые люди убегать будут, это я, Лен, терплю, потому что люблю тебя, Лен, кекс будешь, купил тебе, Лен, если ты, Лен, устала, так бы и сказала, мы бы, Лен, пошли бы, посидели где-нибудь, а чего ты, Лен, сразу вот так, я, Лен, может, тоже устал, тебе, Лен, с твоим характером, тяжело придется, ты бы, Лен, сказала, поехали, мы бы, Лен, сразу и поехали, ты, Лен, е-ди-но-лич-ница, я тебя, Лен, перед пацанами обличу, они, Лен, сразу скажут, что с такой вот, Лен, как ты, не стали бы, с такими, Лен, сложно очень, вот кто тебе, Лен, звонил вчера, он от тебя, Лен, уйдет через неделю, ты вот, Лен, подумай хорошо, а я, Лен, люблю тебя, а ты все убегаешь...
Девушка долго смотрит на него, потом цедит сквозь зубы:
- Да я лучше всю жизнь одна буду, чем с тобой, зануда.
В чем-то я ее понимаю.
Сентябрьское солнечное утро выдалось свободным от пиршеств, и я оказался в хинкальной при гостинице «Иверия» с литераторами, которых обычно развозил по банкетам - с членом редколлегии журнала «Юность» прозаиком Аксеновым и набирающим силу молодым поэтом Куняевым.
Драки в тбилисских хинкальных случаются редко - уж очень благорасполагает горячая и вкусная пища. Густо перченые, обжигающие хинкали запиваются холодным бочковым пивом и занятые руки - хинкали обязательно едят руками! - жадно тянутся за новой порцией.
Л.Матвеева "Старый барабанщик" рис.В.Алфеевского Детская литература, 1971