![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
НЕТ
Оригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
eprst2000 в НЕТ
eprst2000 в НЕТКогда учительница спросила: «Ребята, как вы считаете, кто из нашего класса не достоин стать октябренком?», все замолчали. У нас был классный час и все знали, что чем меньше на нем выступаешь, тем быстрее отпустят домой. Но я так никогда не считала. Потому что готовилась стать настоящим октябренком. Я готовилась отдать сердце Ленину, очень серьезно к этому относилась. Поэтому подняла руку и сказала: «Я. Я не достойна стать октябренком». – «Как, Алеся? Почему?» - «Потому что я не люблю помогать маме по дому, не делаю уроки сама, а когда была еще в детском саду, то украла из аквариума рыбку».
Отлично помню ту рыбку. Мне все время казалось, что ей плохо здесь плавать, намного лучше будет у меня в комнате. Я месяц разрабатывала план и выкрала ее во время тихого часа. Рыбка была красная и умерла по дороге домой. Наверное, слишком крепко я ее сжимала кулачком в кармане.
Учительница посмотрела на меня внимательно и тут же поставила в пример всему классу. Вот, вот какой надо быть честной. Берите пример, будущие октябрята. Молодец, Алеся, садись!
На следующий день в октябрята меня не приняли.
Это случилось позже, когда через полгода на внеочередном собрании меня объявили позором класса. «Во всех классах нет такого, чтобы ребята не стали октябрятами, а у нас вон она – сидит. Ее даже на физкультсоревнования не берут, потому что только октябрята могут быть смелыми и ловкими ребятами». Меня и правда никуда не брали, я страдала жутко, потому что жизнь коллектива проходила мимо.
Октябрята поставили вопрос ребром: либо мы, либо она. Меня приняли и я довольно быстро пошла по карьерной лестнице. Просто все одноклассники уже целых полгода были октябрятами, а я только начинала. Им надоело, они расслабились, запустили общественную работу и стенгазета выходила не регулярно. Я же взялась за дело рьяно. На классных собраниях торчала только моя рука, я готовила политминутки, клеймила двоечников и честно сдавала тех, кто не моет руки перед столовой. Меня мечтал побить весь класс. И видимо когда учительница поняла, что скоро я доберусь и до нее, то поручила руководить целой октябрятской звездочкой. Она правильно рассчитала, что теперь я брошу все силы на организаторскую работу. Помните, в каждой звездочке был свой вожак, своя санитарка, дежурный по переменам (он должен следить, чтобы никто не бегал), механик и т.д. Всего в классе было несколько звездочек и они дежурили по неделям. Механиком обычно становился мальчик. Когда звездочка дежурила, то он всю неделю носил молоток и отвертку. Вроде как если парта сломается или доска покосится, то он ловко устранит неполадку. В моей звездочке санитаркой была Таня Петрова. Однажды во время дежурной недели она пришла без косынки и сумочки – забыла дома. А у санитарки просто обязана быть сумочка – белая из хлопчатобумажной ткани, с красным крестом. Внутри зеленка и бинт. Если кто-нибудь из ребят поранится и станет истекать кровью, то санитарка обязана оказать первую помощь. И вот как-то Таня забыла сумочку дома… Я помню, что кричала: «Ты бы еще голову забыла!» Ведь так всегда говорили учителя, когда учащиеся забывали дома учебник или картон для урока труда. Таня ревела, а я трясла ее за октябрятский значок: «А если сегодня разобьется кто-нибудь, упадет на перемене, пробьет себе голову?! Что, что мы будем делать?!?!» Школьный медпункт или городскую службу скорой помощи я никогда не брала в расчет. Потому что октябрята сами должны справляться с трудностями. На следующий день Танина мама позвонила моей маме и извиняющимся тоном говорила, что Таня, конечно, была не права и ей даже всыпали за это дома, но можно Алеся будет чуть помягче…
Бедная Таня… Еще каждая санитарка должна была проверять у всего класса руки перед столовой. Когда была наша неделя, то Таня, как правило, оставалась без обеда. Потому что это только моя звездочка ходила даже в туалет строем. А весь остальной класс было трудно призвать к дисциплине. Когда начиналась большая перемена с обедом, то ребята нашего класса приходили в столовую не собранно, а сбредались медленно, минут пятнадцать. Таня стояла у дверей, проверяла руки и видела, как я, дожевывая котлету, слежу за ней. Когда в столовую забегал наш двоечник Бутузов, давали звонок на урок и Таня оставалась без обеда. Конечно, я понимала, что каждый октябренок обязан правильно питаться и ситуация с Таней меня не устраивала. Я понимала, что ей надо помочь. И поэтому на внеочередном классном собрании, которые во время дежурства нашей звездочки я устраивала каждый день, я клеймила позором неорганизованных ребят и показывала на Таню, которая была белая, как ее хлопчатобумажная сумка. И я считала, что это самый действенный метод.
Таню спасло то, что потом нас приняли в пионеры. Когда учительница спросила: «Ребята, как вы считаете, кто из нашего класса не достоин стать пионером?», все замолчали. Хотя на этот раз они уже точно знали, кто ни то чтобы не достоин, а кого ни в коем случае брать не надо. Но у нас был классный час и все знали, что чем меньше на нем выступаешь, тем быстрее отпустят домой. Но я так никогда не считала. Потому что готовилась стать настоящим пионером. Я готовилась еще раз отдать сердце Ленину, очень серьезно к этому относилась. Поэтому подняла руку, а учительница внимательно посмотрела на нее, не заметила и сказала: «Завтра сбор в девять». Просто по моей руке, взметнувшейся в воздух, она, наверное, поняла, что я сейчас ни то чтобы признаюсь недостойной и даже предложу сжечь себя на пионерском костре на глазах всей школы, а попросту предложу не принимать в пионеры весь класс, поименно докажу, почему так надо сделать, и даже внесу предложение об исключении из партии самой учительницы.
Это был 1989 год. Как в каждой нормальной школе у нас было свое знамя. На торжественных сборах завуч с эхом говорила в микрофон: «Знамя. Школы. Внести». Ооо, это было невозможно… Все пионеры салютовали и под барабаны в спортзал вносили знамя. Это была целая процессия: впереди шла девочка со вскинутой ко лбу рукой, за ней два барабанщика, которые четко отбивали ритм, и только потом, через три шага, несли его – знамя. За знаменем шли еще две девочки и подмигивали старшеклассникам. В свое время я очень жалела, что в пионеры не принимают так, как в солдаты. Солдаты на присяге встают на колено и целуют знамя. И я бы сто раз его поцеловала при вступлении в пионерию, если бы того требовал протокол.
Знаете, все изменилось в один день. Я пришла первого сентября в шестой класс и вдруг увидела, как у девочек выросли титьки. Это сломало меня. Дело в том, что я никогда не подозревала, что такое может произойти с пионерами. Ведь у меня тоже выросло. Этому, кстати, удивился весь класс: у меня было больше всех, а этого точно никто не ожидал. Я думаю, что даже Ленин, которому я два раза пыталась втюхать сердце, тоже бы удивился. Он бы, наверное, лукаво прищурился (так по-доброму, как на картинке в букваре), погладил себя мягкой ладонью по лысине и от смущения сказал: «Что ж вы так, батенька…» А потом бы еще раз смутился, все ж таки перед ним бы стояла я - будущая женщина, и Ленин, наверное, попробовал бы исправить неловкую ситуацию, многозначительно сказав: «Архиважная деталь, архиважная…»
Если бы не отменили коммунизм, то я бы стала комсомолкой. Конечно, иначе никак. Я бы и в третий раз отдала свое сердце даже не задумываясь. Была бы партийной, ходила на собрания. Но нет, не изобличала бы как прежде, нет. Просто титьки сделали меня человеком. Женщиной. А женщина должна быть доброй. Состоя в партийной ячейке, я бы занималась тем, что укрывала людей от коммунизма. Прятала бы их, что ли, не знаю, как сказать. Я бы предпочла строить коммунизм в одиночестве, не затрудняя никого, не заставляя, например, женщин замешивать бетон и всех бы отпускала пораньше с работы.
Я до сих пор очень люблю все, что связано с теми временами. И бывает искренне жаль, что родилась слишком поздно. Что не жила, когда был 1960 год. Мне сейчас станет стыдно, но я плохо знаю историю. Я не знаю, что было в 1960 году, но кажется, было очень хорошо.
Я хотела бы увидеть собственными глазами, как тогда одевались женщины, что шло по телевизору, что продавали в магазинах и особенно, что не продавали. Я люблю старые советские фильмы. Причем чем хуже они сделаны, чем откровеннее они бездарны и фальшивы, тем лучше. На словах главного героя «Как Швачкин так мог поступить? Он же коммунист!» я готова разрыдаться.
Я бы все отдала за треугольный журнальный столик, который показывают в старых фильмах. Это вытянутый треугольник неправильной формы, под закругленными углами три ножки. Они прямые и чуть расставлены в стороны. Нигде не могу такой найти.
Однажды я поняла, почему так люблю ВДНХ. Знаете, это ведь декорация. Большая декорация, которая осталась после глобальных съемок кино. Наверное, впопыхах забыли разобрать – очень торопились свернуть производство картины. Или специально оставили – если вдруг вторую серию снимать придется. А пока запустили туда другую съемочную группу. Бразильцев, наверное. Или мексиканцев. Потому что в основном все смуглые. Вероятно, новый режиссер хочет сериал.
Я люблю ВДНХ за увядающую роскошь и за упрямое «НЕТ!» За поблекшую позолоченную мозаику, за обтертые величественные колоны, за безрукие бетонные статуи. Если им даже ноги оторвать, они все равно сохранят достоинство и будут кричать «НЕТ!» НЕТ, нас не сломишь. В жизни есть главное и не главное. Вы можете сделать здесь базар, устроить парк аттракционов или настроить ларьков. Но нас здесь строили одновременно со светлым будущим. Вы в нем уже сомневаетесь? Нет! Мы говорим ¬– НЕТ! Потому что оно будет.
Когда наступает зима, павильоны торжественно одевают белое. Аллеи застилаются мягкими паласами, и тогда ходишь там, как по коридорам государственного чиновничьего учреждения с тяжелыми деревянными дверьми и массивными ручками. Каблуки глухо вязнут в снежном ворсе, и от этого еще больше боишься нашуметь.
Я люблю ходить на ВДНХ. И сожалею, что больше никогда здесь не будет выставки достижений народного хозяйства в прямом смысле этого слова. Тем более, сейчас это ВВЦ - всероссийский выставочный центр. Знаете, по сравнению с крепкими достижениями народного хозяйства, по сравнению с визжащими розовыми поросятами и огромными пятнистыми коровами, которых привозили на выставку колхозы, Россия выставляется крайне аляповато.
И вот однажды…
И вот однажды мне надо было на ВДНХ не просто погулять, а по работе. Для фильма в архиве требовалось найти чертежи некоторых объектов, располагающихся на территории ВДНХ. Мы планировали их смоделировать с помощью компьютерной графики, а потом разрушить к чертовой матери ударной волной.
ВДНХ хранит свое достоинство. У него есть несколько входов, которые обозначаются сторонами света – южный, северный… А где у вас тут, спрашиваю милиционеров, архив? Это вам к северному входу. А дальше? А дальше до здания администрации, увидите там его, оно серенькое, дальше пройдете павильон, потом по аллее до большой клумбы, оборачиваете ее справа, идете до кирпичного здания, дальше доходите до кафе, поворачиваете и там вам дальше расскажут.
Когда говорят, что надо что-нибудь обернуть справа, то я сразу кисну. Потому что теперь точно потеряюсь, право и лево я не различаю категорически.
На ВДНХ зима… Такое ощущение, что зимой ВДНХ люди оставляют в покое. Оно спит. Я иду по белому снежному ворсу и так мне хорошо здесь, что даже щекочет глаза. Я иду почему-то след в след – кто-то прошел раньше меня и я очень боюсь наследить помимо этого, натоптать своими лапами.
На ВДНХ у меня всегда случается тихий восторг. Может быть, в прошлой жизни я была колхозницей и гордилась здесь поросятами, которых принесла моя Нюша. Потому что если бы я действительно была бы колхозницей, то вырастила бы самую жирную ушастую свинью, которую бы звали Нюшей.
Архив ВДНХ – это двухэтажное здание с одной дверью. Ее можно определить только по тоненькой дорожке следов. Такое ощущение, что сюда тоже ходят след в след. Я не одна боюсь натоптать.
Помещение не маленькое, а компактное. Насыщенный желтый воздух и жужжат лампы на потолке.
- Здрасти, - говорю, - я вам звонила.
- Здравствуйте, - отвечают, - вы со мной разговаривали.
Это заведующая. У архива ВДНХ есть заведующая. А это значит, что есть кем заведовать и мне от этой мысли становится почему-то очень радостно.
Вообще-то я ужасно не люблю посещать места, где надо вести себя тихо и говорить шепотом. В любой библиотеке через пятнадцать минут я готова вскочить, вцепиться себе в волосы, заорать «АААААААААААА!!!!!!!!!!» и в панике убежать на улицу.
И еще я не люблю библиотеки, потому что там мало платят библиотекаршам. Мне жалко людей, когда у них нет денег. Перед тем как сдать книжку, мне хочется положить в нее сто рублей. Я не люблю, когда люди нищие.
Кому сейчас нужен архив ВДНХ? Кому нужна работа его заведующей? Сколько платят ее сотрудницам?..
Я шла и заведомо жалела этих тетушек. Я им сочувствовала, ведь они хранят то, что никому давно не нужно. А ведь это, наверное, так обидно. Просто по-человечески обидно. Они прошлый век. И так получилось, что этот век сейчас не в моде, что ли. Не востребован он. Его даже не уважают и смеются. Визжащие розовые поросята и огромные пятнистые коровы – это сейчас не красиво. Этим не гордятся. Это не достижение.
- Здрасти, - говорю, - я вам звонила.
- Здравствуйте, - отвечают, - вы со мной разговаривали.
- Мне, - говорю, - нужны чертежи главной арки.
- Мы, - отвечают, - подготовили необходимую документацию. Давайте посмотрим, что у нас есть.
- Давайте, - говорю, - посмотрим…
- Что ж, - отвечают, - пойдемте…
Тетенька заведующая ходит на работе зачем-то в синем халате. У нее в подчинении три сотрудницы и они тоже в синем. Потому что у них здесь порядок. А по порядку нужна униформа. Если подумать, то ходи они голыми весь день – никто не увидит. Хоть ногти сиди и крась круглосуточно – никто не проверит! Начальство не заругает. Профком не обвинит в разгильдяйстве. Потому что уже нет профкома. И правила, согласно которым работники должны быть в униформе, уже никто не найдет!.. Но у них порядок. И часы работы. И даже санитарный день.
Знаете, почему? Потому что они упрямо говорят: «НЕТ». Как бетонные скульптуры, из которых торчит арматура, как все павильоны.
Упрямо сжатые губы: «НЕТ».
В архиве есть мягкий уголок, где посетители могут переждать очередь в читальный зал. Кресла старые, но с накидками. На журнальном столике несколько газет веером. Веером, потому что красиво. А газеты – потому что ожидая очередь можно скоротать время за чтением прессы.
Я была у них единственным посетителем за последний год… Газеты лежали свежие. Тетушки в синих халатах ждут людей каждый день. Читальный зал рассчитан на 20 мест.
Принесли папки. Огромные, из полинявшего картона. Листаю, а там все чертежи от руки, чернилами и пером. Конструкции колонн, общий вид арки, почти все выцвело, чернила съела пыль, но видны виньетки, которые рисовал архитектор. А бумага называется почему-то синька, хотя на самом деле желтая. Краешек листочка поднимаешь, он ломается. Уже даже не рвется. Потому что ветхое. Заведующая замечает это и говорит, что вот-вот будут реанимировать бумагу, вот-вот приедут люди, которые умеют бумагу лечить. «У нас тут такая глобальная реконструкция намечается, что вы! Это вам повезло, что сейчас пришли, иначе бы документы увезли на реставрацию! Это вам повезло еще, повезло…»
Я знаю, что она врет. У них нет на это денег. Но она ни за что в этом не сознается. Потому что – НЕТ.
В шкафу стоит проигрыватель. Помните, были такие неподъемные. В восьмидесятых годах считалось шиком – огромные, черные. И грампластинки можно играть, и даже радио есть. Шик! Кайфовый мафон. Я склоняюсь над чертежом, хочу понять, этот мне нужен или другой – вдруг за спиной Людмила Зыкина: «Течет рекааа Волгааа, течет река Волгааа, а мне семнааадцать лееет». Мне спину жаром обдало и пот на лбу выступил. Это у них проигрыватель запел. Даже не он сам, а радио.
Я не знаю радиостанцию, которая бы передавала Людмилу Зыкину. Даже Маяк сейчас ее не передаст ни за что. Точно говорю. Это же понятно. Что они там все с ума посходили? У них там рейтинг, какая Зыкина…
И я поняла. Я вспотевшим лбом поняла, что никто это сейчас не передает. Это проигрыватель ловит волны, которые бродят по ВДНХ еще с тех-тех времен. Еще когда Зыкину передавали из всех громкоговорителей, она пела громко и ее даже поросята слушали – вот как тогда Зыкину уважали. Может быть, ту радиостанцию давно закрыли, это и не важно. Волны-то не закроешь, они остались. И теперь бродят по всему бывшему Советскому Союзу, ищут приют, находят себе вот такие старые проигрыватели и там поселяются, как приведения.
Я это точно поняла.
В архиве ВДНХ висит календарь 1989 года. На нем все очень круто. Потому что там фотомодель и современная техника. Фотомодель с модной стрижкой каре сидит на столе рядом с новейшим достижением инженерии – ЭВМ-какой-то номер. Фотомодель склонила голову, как это раньше всегда просили сделать в фотоателье, у нее застегнуты все пуговицы вплоть до горла, она положила руку на монитор, а другую, черт побери… на мышку!!! Я и не знала, что тогда были компьютерные мышки! Огромные такие, массивные мыши, практически гири. Такую двумя руками не сдвинешь. Но лицо у фотомодели приветливое, глаза доверительные, а ручки тоненькие. Ты пока в ее глаза смотришь, то кажется, что она сейчас чуть наклонится вперед и знаете, что скажет? Пальчиком так подманит, улыбнется, ты ухо ей подставишь уже почти под самые губы. Интересно же, что шепнуть-то хочет. А она в самое ухо: «НЕТ».
И зазвенит все в голове, и нос защиплет, и слезы выступят.
В архиве ВДНХ стоит непонятная штука. Что это, спрашиваю, такое? И тру заслезившиеся глаза. А это, отвечают, уничтожитель бумаг. Шредер, что ли? Нет, говорят, уничтожитель бумаг. Приглядываюсь… Божечки мои… В советское время были шредеры! Стоит на тонких ногах, весь из железа и острые зубы наружу торчат. Божечки мои… Работает, спрашиваю?
Могла бы не спрашивать. Работает.
- Извините, - говорят, - вы выбрали документы? У нас обед через пятнадцать минут.
У НИХ ОБЕД!!!
Я единственный посетитель за год! Но у них обед!!!
- Вы можете прийти через час.
Тетушки в синих халатах совершенно дружелюбны, они готовы помочь. Немного, правда, сердятся, если случайно ломаешь бумагу с чертежами. Но это их работа. Таков порядок. Униформа, часы работы, обед.
Они ждут посетителей каждый день. И меняют газеты на журнальном столике.
Потому что – НЕТ.
Когда я вышла, то качало. Я даже черпнула снега и пошоркала им лицо. В американских фильмах показывают, что когда герой совершает путешествие в прошлое или будущее, то обычно вылезает из машины времени раскачиваясь. Будто его по голове мешком ударили, и он не может понять, куда идти. Вы знаете, американские кинематографисты совершенно правы – качает. Они умалчивают еще об одной детали: очень хочется пить. Нестерпимо. Когда путешествуешь во временных пространствах, происходит жуткое обезвоживание организма. Учтите это на всякий случай.
Мне первый раз в жизни было не жалко библиотекарей или работников архива. Первый раз в жизни я не захотела подсунуть денег. Я их не жалела. Я не думала, сколько они получают. Первый раз в жизни я их зауважала.
Я шла и думала, что у них обед. Что эти тетушки до сих пор помнят харчо, которым кормили на ВДНХ и не понаслышке знают о сосисках, которые делались прямо здесь, на маленьком заводике, чтобы продемонстрировать посетителям выставки достижения мясной промышленности. В 1989 году у тетушек, как и в 2005, был обед. Заведующая выкрикивала из кабинета: «Наташа, Лен, закрывайте читальный зал, обед». Они шли в столовую и брали себе по порции тех сосисок. Тарелки были стеклянные, а не как сейчас пластиковые, и пока несешь, то горячие надутые сосиски катаются по ним, норовя обжечь пальцы. Если откусить, то кожица натужится и, не выдержав зубов со звуком разорвется. Конечно, брызнет во все стороны сок и он попадет на одежду. Будет нестерпимо горячо и в этом момент надо срочно вытолкнуть кусочек сосиски к передним зубам, зажать его там и быстро-быстро начать дышать.
Это вкууусно. Это невероятно вкусно.
Апдате: А вот туточки лежит общий вид арки, который я сканировала в архиве. 230 КБ...
Отлично помню ту рыбку. Мне все время казалось, что ей плохо здесь плавать, намного лучше будет у меня в комнате. Я месяц разрабатывала план и выкрала ее во время тихого часа. Рыбка была красная и умерла по дороге домой. Наверное, слишком крепко я ее сжимала кулачком в кармане.
Учительница посмотрела на меня внимательно и тут же поставила в пример всему классу. Вот, вот какой надо быть честной. Берите пример, будущие октябрята. Молодец, Алеся, садись!
На следующий день в октябрята меня не приняли.
Это случилось позже, когда через полгода на внеочередном собрании меня объявили позором класса. «Во всех классах нет такого, чтобы ребята не стали октябрятами, а у нас вон она – сидит. Ее даже на физкультсоревнования не берут, потому что только октябрята могут быть смелыми и ловкими ребятами». Меня и правда никуда не брали, я страдала жутко, потому что жизнь коллектива проходила мимо.
Октябрята поставили вопрос ребром: либо мы, либо она. Меня приняли и я довольно быстро пошла по карьерной лестнице. Просто все одноклассники уже целых полгода были октябрятами, а я только начинала. Им надоело, они расслабились, запустили общественную работу и стенгазета выходила не регулярно. Я же взялась за дело рьяно. На классных собраниях торчала только моя рука, я готовила политминутки, клеймила двоечников и честно сдавала тех, кто не моет руки перед столовой. Меня мечтал побить весь класс. И видимо когда учительница поняла, что скоро я доберусь и до нее, то поручила руководить целой октябрятской звездочкой. Она правильно рассчитала, что теперь я брошу все силы на организаторскую работу. Помните, в каждой звездочке был свой вожак, своя санитарка, дежурный по переменам (он должен следить, чтобы никто не бегал), механик и т.д. Всего в классе было несколько звездочек и они дежурили по неделям. Механиком обычно становился мальчик. Когда звездочка дежурила, то он всю неделю носил молоток и отвертку. Вроде как если парта сломается или доска покосится, то он ловко устранит неполадку. В моей звездочке санитаркой была Таня Петрова. Однажды во время дежурной недели она пришла без косынки и сумочки – забыла дома. А у санитарки просто обязана быть сумочка – белая из хлопчатобумажной ткани, с красным крестом. Внутри зеленка и бинт. Если кто-нибудь из ребят поранится и станет истекать кровью, то санитарка обязана оказать первую помощь. И вот как-то Таня забыла сумочку дома… Я помню, что кричала: «Ты бы еще голову забыла!» Ведь так всегда говорили учителя, когда учащиеся забывали дома учебник или картон для урока труда. Таня ревела, а я трясла ее за октябрятский значок: «А если сегодня разобьется кто-нибудь, упадет на перемене, пробьет себе голову?! Что, что мы будем делать?!?!» Школьный медпункт или городскую службу скорой помощи я никогда не брала в расчет. Потому что октябрята сами должны справляться с трудностями. На следующий день Танина мама позвонила моей маме и извиняющимся тоном говорила, что Таня, конечно, была не права и ей даже всыпали за это дома, но можно Алеся будет чуть помягче…
Бедная Таня… Еще каждая санитарка должна была проверять у всего класса руки перед столовой. Когда была наша неделя, то Таня, как правило, оставалась без обеда. Потому что это только моя звездочка ходила даже в туалет строем. А весь остальной класс было трудно призвать к дисциплине. Когда начиналась большая перемена с обедом, то ребята нашего класса приходили в столовую не собранно, а сбредались медленно, минут пятнадцать. Таня стояла у дверей, проверяла руки и видела, как я, дожевывая котлету, слежу за ней. Когда в столовую забегал наш двоечник Бутузов, давали звонок на урок и Таня оставалась без обеда. Конечно, я понимала, что каждый октябренок обязан правильно питаться и ситуация с Таней меня не устраивала. Я понимала, что ей надо помочь. И поэтому на внеочередном классном собрании, которые во время дежурства нашей звездочки я устраивала каждый день, я клеймила позором неорганизованных ребят и показывала на Таню, которая была белая, как ее хлопчатобумажная сумка. И я считала, что это самый действенный метод.
Таню спасло то, что потом нас приняли в пионеры. Когда учительница спросила: «Ребята, как вы считаете, кто из нашего класса не достоин стать пионером?», все замолчали. Хотя на этот раз они уже точно знали, кто ни то чтобы не достоин, а кого ни в коем случае брать не надо. Но у нас был классный час и все знали, что чем меньше на нем выступаешь, тем быстрее отпустят домой. Но я так никогда не считала. Потому что готовилась стать настоящим пионером. Я готовилась еще раз отдать сердце Ленину, очень серьезно к этому относилась. Поэтому подняла руку, а учительница внимательно посмотрела на нее, не заметила и сказала: «Завтра сбор в девять». Просто по моей руке, взметнувшейся в воздух, она, наверное, поняла, что я сейчас ни то чтобы признаюсь недостойной и даже предложу сжечь себя на пионерском костре на глазах всей школы, а попросту предложу не принимать в пионеры весь класс, поименно докажу, почему так надо сделать, и даже внесу предложение об исключении из партии самой учительницы.
Это был 1989 год. Как в каждой нормальной школе у нас было свое знамя. На торжественных сборах завуч с эхом говорила в микрофон: «Знамя. Школы. Внести». Ооо, это было невозможно… Все пионеры салютовали и под барабаны в спортзал вносили знамя. Это была целая процессия: впереди шла девочка со вскинутой ко лбу рукой, за ней два барабанщика, которые четко отбивали ритм, и только потом, через три шага, несли его – знамя. За знаменем шли еще две девочки и подмигивали старшеклассникам. В свое время я очень жалела, что в пионеры не принимают так, как в солдаты. Солдаты на присяге встают на колено и целуют знамя. И я бы сто раз его поцеловала при вступлении в пионерию, если бы того требовал протокол.
Знаете, все изменилось в один день. Я пришла первого сентября в шестой класс и вдруг увидела, как у девочек выросли титьки. Это сломало меня. Дело в том, что я никогда не подозревала, что такое может произойти с пионерами. Ведь у меня тоже выросло. Этому, кстати, удивился весь класс: у меня было больше всех, а этого точно никто не ожидал. Я думаю, что даже Ленин, которому я два раза пыталась втюхать сердце, тоже бы удивился. Он бы, наверное, лукаво прищурился (так по-доброму, как на картинке в букваре), погладил себя мягкой ладонью по лысине и от смущения сказал: «Что ж вы так, батенька…» А потом бы еще раз смутился, все ж таки перед ним бы стояла я - будущая женщина, и Ленин, наверное, попробовал бы исправить неловкую ситуацию, многозначительно сказав: «Архиважная деталь, архиважная…»
Если бы не отменили коммунизм, то я бы стала комсомолкой. Конечно, иначе никак. Я бы и в третий раз отдала свое сердце даже не задумываясь. Была бы партийной, ходила на собрания. Но нет, не изобличала бы как прежде, нет. Просто титьки сделали меня человеком. Женщиной. А женщина должна быть доброй. Состоя в партийной ячейке, я бы занималась тем, что укрывала людей от коммунизма. Прятала бы их, что ли, не знаю, как сказать. Я бы предпочла строить коммунизм в одиночестве, не затрудняя никого, не заставляя, например, женщин замешивать бетон и всех бы отпускала пораньше с работы.
Я до сих пор очень люблю все, что связано с теми временами. И бывает искренне жаль, что родилась слишком поздно. Что не жила, когда был 1960 год. Мне сейчас станет стыдно, но я плохо знаю историю. Я не знаю, что было в 1960 году, но кажется, было очень хорошо.
Я хотела бы увидеть собственными глазами, как тогда одевались женщины, что шло по телевизору, что продавали в магазинах и особенно, что не продавали. Я люблю старые советские фильмы. Причем чем хуже они сделаны, чем откровеннее они бездарны и фальшивы, тем лучше. На словах главного героя «Как Швачкин так мог поступить? Он же коммунист!» я готова разрыдаться.
Я бы все отдала за треугольный журнальный столик, который показывают в старых фильмах. Это вытянутый треугольник неправильной формы, под закругленными углами три ножки. Они прямые и чуть расставлены в стороны. Нигде не могу такой найти.
Однажды я поняла, почему так люблю ВДНХ. Знаете, это ведь декорация. Большая декорация, которая осталась после глобальных съемок кино. Наверное, впопыхах забыли разобрать – очень торопились свернуть производство картины. Или специально оставили – если вдруг вторую серию снимать придется. А пока запустили туда другую съемочную группу. Бразильцев, наверное. Или мексиканцев. Потому что в основном все смуглые. Вероятно, новый режиссер хочет сериал.
Я люблю ВДНХ за увядающую роскошь и за упрямое «НЕТ!» За поблекшую позолоченную мозаику, за обтертые величественные колоны, за безрукие бетонные статуи. Если им даже ноги оторвать, они все равно сохранят достоинство и будут кричать «НЕТ!» НЕТ, нас не сломишь. В жизни есть главное и не главное. Вы можете сделать здесь базар, устроить парк аттракционов или настроить ларьков. Но нас здесь строили одновременно со светлым будущим. Вы в нем уже сомневаетесь? Нет! Мы говорим ¬– НЕТ! Потому что оно будет.
Когда наступает зима, павильоны торжественно одевают белое. Аллеи застилаются мягкими паласами, и тогда ходишь там, как по коридорам государственного чиновничьего учреждения с тяжелыми деревянными дверьми и массивными ручками. Каблуки глухо вязнут в снежном ворсе, и от этого еще больше боишься нашуметь.
Я люблю ходить на ВДНХ. И сожалею, что больше никогда здесь не будет выставки достижений народного хозяйства в прямом смысле этого слова. Тем более, сейчас это ВВЦ - всероссийский выставочный центр. Знаете, по сравнению с крепкими достижениями народного хозяйства, по сравнению с визжащими розовыми поросятами и огромными пятнистыми коровами, которых привозили на выставку колхозы, Россия выставляется крайне аляповато.
И вот однажды…
И вот однажды мне надо было на ВДНХ не просто погулять, а по работе. Для фильма в архиве требовалось найти чертежи некоторых объектов, располагающихся на территории ВДНХ. Мы планировали их смоделировать с помощью компьютерной графики, а потом разрушить к чертовой матери ударной волной.
ВДНХ хранит свое достоинство. У него есть несколько входов, которые обозначаются сторонами света – южный, северный… А где у вас тут, спрашиваю милиционеров, архив? Это вам к северному входу. А дальше? А дальше до здания администрации, увидите там его, оно серенькое, дальше пройдете павильон, потом по аллее до большой клумбы, оборачиваете ее справа, идете до кирпичного здания, дальше доходите до кафе, поворачиваете и там вам дальше расскажут.
Когда говорят, что надо что-нибудь обернуть справа, то я сразу кисну. Потому что теперь точно потеряюсь, право и лево я не различаю категорически.
На ВДНХ зима… Такое ощущение, что зимой ВДНХ люди оставляют в покое. Оно спит. Я иду по белому снежному ворсу и так мне хорошо здесь, что даже щекочет глаза. Я иду почему-то след в след – кто-то прошел раньше меня и я очень боюсь наследить помимо этого, натоптать своими лапами.
На ВДНХ у меня всегда случается тихий восторг. Может быть, в прошлой жизни я была колхозницей и гордилась здесь поросятами, которых принесла моя Нюша. Потому что если бы я действительно была бы колхозницей, то вырастила бы самую жирную ушастую свинью, которую бы звали Нюшей.
Архив ВДНХ – это двухэтажное здание с одной дверью. Ее можно определить только по тоненькой дорожке следов. Такое ощущение, что сюда тоже ходят след в след. Я не одна боюсь натоптать.
Помещение не маленькое, а компактное. Насыщенный желтый воздух и жужжат лампы на потолке.
- Здрасти, - говорю, - я вам звонила.
- Здравствуйте, - отвечают, - вы со мной разговаривали.
Это заведующая. У архива ВДНХ есть заведующая. А это значит, что есть кем заведовать и мне от этой мысли становится почему-то очень радостно.
Вообще-то я ужасно не люблю посещать места, где надо вести себя тихо и говорить шепотом. В любой библиотеке через пятнадцать минут я готова вскочить, вцепиться себе в волосы, заорать «АААААААААААА!!!!!!!!!!» и в панике убежать на улицу.
И еще я не люблю библиотеки, потому что там мало платят библиотекаршам. Мне жалко людей, когда у них нет денег. Перед тем как сдать книжку, мне хочется положить в нее сто рублей. Я не люблю, когда люди нищие.
Кому сейчас нужен архив ВДНХ? Кому нужна работа его заведующей? Сколько платят ее сотрудницам?..
Я шла и заведомо жалела этих тетушек. Я им сочувствовала, ведь они хранят то, что никому давно не нужно. А ведь это, наверное, так обидно. Просто по-человечески обидно. Они прошлый век. И так получилось, что этот век сейчас не в моде, что ли. Не востребован он. Его даже не уважают и смеются. Визжащие розовые поросята и огромные пятнистые коровы – это сейчас не красиво. Этим не гордятся. Это не достижение.
- Здрасти, - говорю, - я вам звонила.
- Здравствуйте, - отвечают, - вы со мной разговаривали.
- Мне, - говорю, - нужны чертежи главной арки.
- Мы, - отвечают, - подготовили необходимую документацию. Давайте посмотрим, что у нас есть.
- Давайте, - говорю, - посмотрим…
- Что ж, - отвечают, - пойдемте…
Тетенька заведующая ходит на работе зачем-то в синем халате. У нее в подчинении три сотрудницы и они тоже в синем. Потому что у них здесь порядок. А по порядку нужна униформа. Если подумать, то ходи они голыми весь день – никто не увидит. Хоть ногти сиди и крась круглосуточно – никто не проверит! Начальство не заругает. Профком не обвинит в разгильдяйстве. Потому что уже нет профкома. И правила, согласно которым работники должны быть в униформе, уже никто не найдет!.. Но у них порядок. И часы работы. И даже санитарный день.
Знаете, почему? Потому что они упрямо говорят: «НЕТ». Как бетонные скульптуры, из которых торчит арматура, как все павильоны.
Упрямо сжатые губы: «НЕТ».
В архиве есть мягкий уголок, где посетители могут переждать очередь в читальный зал. Кресла старые, но с накидками. На журнальном столике несколько газет веером. Веером, потому что красиво. А газеты – потому что ожидая очередь можно скоротать время за чтением прессы.
Я была у них единственным посетителем за последний год… Газеты лежали свежие. Тетушки в синих халатах ждут людей каждый день. Читальный зал рассчитан на 20 мест.
Принесли папки. Огромные, из полинявшего картона. Листаю, а там все чертежи от руки, чернилами и пером. Конструкции колонн, общий вид арки, почти все выцвело, чернила съела пыль, но видны виньетки, которые рисовал архитектор. А бумага называется почему-то синька, хотя на самом деле желтая. Краешек листочка поднимаешь, он ломается. Уже даже не рвется. Потому что ветхое. Заведующая замечает это и говорит, что вот-вот будут реанимировать бумагу, вот-вот приедут люди, которые умеют бумагу лечить. «У нас тут такая глобальная реконструкция намечается, что вы! Это вам повезло, что сейчас пришли, иначе бы документы увезли на реставрацию! Это вам повезло еще, повезло…»
Я знаю, что она врет. У них нет на это денег. Но она ни за что в этом не сознается. Потому что – НЕТ.
В шкафу стоит проигрыватель. Помните, были такие неподъемные. В восьмидесятых годах считалось шиком – огромные, черные. И грампластинки можно играть, и даже радио есть. Шик! Кайфовый мафон. Я склоняюсь над чертежом, хочу понять, этот мне нужен или другой – вдруг за спиной Людмила Зыкина: «Течет рекааа Волгааа, течет река Волгааа, а мне семнааадцать лееет». Мне спину жаром обдало и пот на лбу выступил. Это у них проигрыватель запел. Даже не он сам, а радио.
Я не знаю радиостанцию, которая бы передавала Людмилу Зыкину. Даже Маяк сейчас ее не передаст ни за что. Точно говорю. Это же понятно. Что они там все с ума посходили? У них там рейтинг, какая Зыкина…
И я поняла. Я вспотевшим лбом поняла, что никто это сейчас не передает. Это проигрыватель ловит волны, которые бродят по ВДНХ еще с тех-тех времен. Еще когда Зыкину передавали из всех громкоговорителей, она пела громко и ее даже поросята слушали – вот как тогда Зыкину уважали. Может быть, ту радиостанцию давно закрыли, это и не важно. Волны-то не закроешь, они остались. И теперь бродят по всему бывшему Советскому Союзу, ищут приют, находят себе вот такие старые проигрыватели и там поселяются, как приведения.
Я это точно поняла.
В архиве ВДНХ висит календарь 1989 года. На нем все очень круто. Потому что там фотомодель и современная техника. Фотомодель с модной стрижкой каре сидит на столе рядом с новейшим достижением инженерии – ЭВМ-какой-то номер. Фотомодель склонила голову, как это раньше всегда просили сделать в фотоателье, у нее застегнуты все пуговицы вплоть до горла, она положила руку на монитор, а другую, черт побери… на мышку!!! Я и не знала, что тогда были компьютерные мышки! Огромные такие, массивные мыши, практически гири. Такую двумя руками не сдвинешь. Но лицо у фотомодели приветливое, глаза доверительные, а ручки тоненькие. Ты пока в ее глаза смотришь, то кажется, что она сейчас чуть наклонится вперед и знаете, что скажет? Пальчиком так подманит, улыбнется, ты ухо ей подставишь уже почти под самые губы. Интересно же, что шепнуть-то хочет. А она в самое ухо: «НЕТ».
И зазвенит все в голове, и нос защиплет, и слезы выступят.
В архиве ВДНХ стоит непонятная штука. Что это, спрашиваю, такое? И тру заслезившиеся глаза. А это, отвечают, уничтожитель бумаг. Шредер, что ли? Нет, говорят, уничтожитель бумаг. Приглядываюсь… Божечки мои… В советское время были шредеры! Стоит на тонких ногах, весь из железа и острые зубы наружу торчат. Божечки мои… Работает, спрашиваю?
Могла бы не спрашивать. Работает.
- Извините, - говорят, - вы выбрали документы? У нас обед через пятнадцать минут.
У НИХ ОБЕД!!!
Я единственный посетитель за год! Но у них обед!!!
- Вы можете прийти через час.
Тетушки в синих халатах совершенно дружелюбны, они готовы помочь. Немного, правда, сердятся, если случайно ломаешь бумагу с чертежами. Но это их работа. Таков порядок. Униформа, часы работы, обед.
Они ждут посетителей каждый день. И меняют газеты на журнальном столике.
Потому что – НЕТ.
Когда я вышла, то качало. Я даже черпнула снега и пошоркала им лицо. В американских фильмах показывают, что когда герой совершает путешествие в прошлое или будущее, то обычно вылезает из машины времени раскачиваясь. Будто его по голове мешком ударили, и он не может понять, куда идти. Вы знаете, американские кинематографисты совершенно правы – качает. Они умалчивают еще об одной детали: очень хочется пить. Нестерпимо. Когда путешествуешь во временных пространствах, происходит жуткое обезвоживание организма. Учтите это на всякий случай.
Мне первый раз в жизни было не жалко библиотекарей или работников архива. Первый раз в жизни я не захотела подсунуть денег. Я их не жалела. Я не думала, сколько они получают. Первый раз в жизни я их зауважала.
Я шла и думала, что у них обед. Что эти тетушки до сих пор помнят харчо, которым кормили на ВДНХ и не понаслышке знают о сосисках, которые делались прямо здесь, на маленьком заводике, чтобы продемонстрировать посетителям выставки достижения мясной промышленности. В 1989 году у тетушек, как и в 2005, был обед. Заведующая выкрикивала из кабинета: «Наташа, Лен, закрывайте читальный зал, обед». Они шли в столовую и брали себе по порции тех сосисок. Тарелки были стеклянные, а не как сейчас пластиковые, и пока несешь, то горячие надутые сосиски катаются по ним, норовя обжечь пальцы. Если откусить, то кожица натужится и, не выдержав зубов со звуком разорвется. Конечно, брызнет во все стороны сок и он попадет на одежду. Будет нестерпимо горячо и в этом момент надо срочно вытолкнуть кусочек сосиски к передним зубам, зажать его там и быстро-быстро начать дышать.
Это вкууусно. Это невероятно вкусно.
Апдате: А вот туточки лежит общий вид арки, который я сканировала в архиве. 230 КБ...
