«Русский мир», с которым или за который сражаются (преимущественно виртуально), о (воз)рождении которого много говорят — одни опасаясь, другие желая, третьи с иронией, — крайне интересная фигура речи, которая заменила хорошо известный по второй половине XIX — начале XX в. «славянский мир».

Это обозначение некоей реальности, значение которой преимущественно в будущем: нынешнее состояние значимо лишь в той мере, в которой оно позволяет обосновать образ грядущего, отстоять реальность своих надежд или сомнений. Путешественники XIX в., объезжавшие Балканы или назначавшие рандеву во Львове-Лемберге, подхватывали любой намек на «славянскую взаимность». И отбрасывали все, что этому противоречит, — не заблуждаясь, не искажая фактов, а интерпретируя, — то, что делаем мы всегда, поскольку любой факт существует лишь в определенной системе. Для них эти черты «славянского возрождения» обладали значением в перспективе будущего, как ростки новой реальности. «Иное» трактовалось как препятствия, стоящие на его пути: то, что способно погубить эту перспективу, замедлить движение, исказить смысл и т. д.

( Read more... )