Отрывки из книги - Шелли.

[marss2]

Оригинал взят у pranava в Отрывки из книги - Шелли. На фоне тухмановской "нетленки" и контрапунктом к Пушкину

Такой вот сумбурный заголовок.  Но разделять эти темы я не стал, потому что в моем пространстве они составляют единый вихрь, в котором вертится, конечно, много чего еще.  Связаны они между собой, или не очень, вопрос, мне кажется, несущественный: если возникают вместе, значит связь есть, пусть и с трудом заключаемая в слова. Итак:



Из всех английских романтиков, наибольшей популярностью в России пользовался всегда Байрон.  Прибегнув к затасканному бюрократическому клише, можно сказать, что для современных ему русских поэтов он был «знаковой фигурой».  По числу упоминаний в их произведениях ему нет равных не только среди соотечественников, но и среди поэтов вообще.  Не говоря уже о всяких аллюзиях и инспирациях вроде пушкинского «Пира во время чумы» и, особенно, самой известной его части, написанной, как известно, по модели отрывка из «Чайлд Гарольда», который процитировал Пушкину в одном из писем Батюшков.  Правда, вместо вдохновения от созерцания природной гармонии, у Пушкина получилось совсем другое:

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

Здесь можно было бы сделать отступление на тему фундаментальных различий между английским и русским «менталитетами» и, в частности, самого главного различия, делающего русских непохожими ни на кого вообще, но тема эта заслуживает отдельного рассмотрения: слишком уж важна и болезненна.  Впрочем, основные выводы можно сделать уже из сказанного, но я хотел бы добавить пару штрихов из собственной памяти, по волне которой я сегодня плыву. :-)

There’s something pleasant in the bloody fights,
There’s something in them, which we badly lack.
One finds some peace in brain-inflaming nights,
In hurricane or in the breath of Plague.

All things, that threaten us with death,
Hold something sweet, that grasps me breath.
There’s something in them each one finds
Of men with mortal hearts, but with immortal minds.

(подстрочник см. ниже)

- так мне помнится перевод этого отрывка на английский, выполненный человеком, которого я не знал, и пересказанный мне дословно лет двадцать назад.  Он раскрывает эту проблему в ином, позитивно-философском, а не интуитивно-трансцендентном аспекте, как у Пушкина.  И тем изобличает в авторе человека нерусского (хоть и закончившего русскую школу в Москве).  То, что все, упоминаемое в пушкинском стихотворении именно «таит» в себе бессмертие, но не обязательно, а «может быть», создает ощущение прыжка с пустыми руками в бездну, совершенно чуждое утверждению бессмертия души или разума (mind) переводчиком, имеющему вид почти сухой констатации заранее известного.   

There’s something pleasant in the bloody fights,
Есть нечто приятное в кровавых битвах.

There’s something in them, which we badly lack.
Есть в них нечто, чего нам остро/отчаянно недостает.
One finds some peace in brain-inflaming nights,
Кто-то обретает мир воспламеняющими разум (букв. «мозг») ночами,
In hurricane or in the breath of Plague.
В урагане или в дыхании Чумы.

All things, that threaten us with death,
Все вещи, что угражают нам смертью,
Hold something sweet, that grasps me breath.
Содержат [в себе] нечто сладостное, от чего захватывает дух.
There’s something in them each one finds
Есть в них нечто, что находит каждый
Of men with mortal hearts, but with immortal minds.

Из людей со смертными сердцами, но бессмертными душами/умами.

На этом остановлюсь, как и обещал.

Потому что поводом задуматься в очередной раз над природой и формами перенесения английской поэзии на русскую почву послужило мне стихотворение другого поэта того же времени и круга.

Персиваль Биши Шелли не разделил в полной мере судьбы своего баснословного тезки, нашедшего Грааль.  Трагическая гибель в молодом возрасте оставила завершение этой судьбы как бы за завесой.  Романтики (любого времени и в любых странах), вообще, живут мало - настолько, что ранняя смерть считается у них, похоже, «хорошим тоном».  И, видимо, умирают тем раньше, чем ярче и крупнее дарование.  Если судить по этому формальному признаку (что не так уж и безумно, как может показаться на первый взгляд), он попадает во второй ряд: после Китса и Лермонтова, где-то рядом с Новалисом, значительно опережая Байрона, Пушкина, Рэмбо и уж, тем более, таких «стариков» как Шиллер и Мюссе.

Стихотворение создано незадолго до смерти (максимум, года за полтора) в Италии и посвящено, а, скорей всего, просто адресовано Эмилии Вивиани, поскольку в переписке Шелли есть указания на итальянский оригинал, найти который опубликованным мне не удалось.

В России оно известно довольно широкому кругу людей (помимо немногочисленных исследователей, переводчиков и любителей, собственно, поэзии Шелли) благодаря тому, что на него написан один из номеров сюиты Давида Тухманова «По волне моей памяти», которую многие мои сверстники и люди постарше помнят почти наизусть.  О ней разговор особый (после подстрочника и оригинала).

Перси Биши Шелли
ДОБРОЙ НОЧИ

(перевод Вадима Румынского)

Добра ли ночь? - Нет, горек час,
Что, разлучив, уводит прочь!

Побудь со мной на этот раз,
И доброй будет ночь!

Как доброй мне ее назвать,

Слов твоих сладость превозмочь?

О, если б мог не понимать,

Была бы доброй ночь!

И лишь к сердцам, что бьются в такт

Друг друга подле до зари,

Добра бывает ночь, когда

Не лгут о ней они.

Good-night? ah! no; the hour is ill
Доброй ночи? О, нет! Плох (букв. «худ») тот час,
Which severs those it should unite;
Что разделяет тех [кого] он должен объединить.

Let us remain together still,
Останемся, все же, вместе,
Then it will be good night.
И тогда, эта ночь будет доброй.

How can I call the lone night good,
Как могу я назвать доброй одинокую ночь,

Though thy sweet wishes wing its flight?
Пусть твои сладкие пожелания окрыляют ее полет?

Be it not said, thought, understood —
Если бы [все] это не было сказано, обдумано, понято,

Then it will be--good night.
Тогда это была бы добрая ночь.

To hearts which near each other move
Сердцам, которые бьются (букв. «движутся») друг подле друга

From evening close to morning light,
С вечернего заката до утреннего света,

The night is good; because, my love,
Ночь добра, потому, что, любовь моя,

They never say good-night.
Они никогда не говорят «Доброй ночи».

Percy Bysshe Shelley
GOOD NIGHT

Good-night? ah! no; the hour is ill
Which severs those it should unite;
Let us remain together still,
Then it will be good night.

How can I call the lone night good,
Though thy sweet wishes wing its flight?
Be it not said, thought, understood —
Then it will be--good night.

To hearts which near each other move
From evening close to morning light,
The night is good; because, my love,
They never say good-night.

Лично я придерживаюсь того мнения, что Тухманов заслуживает места в ряду крупнейших композиторов и, вообще, музыкантов 20-го века.  То, что он сделал, гораздо свежее, живее, интереснее и глубже как бы западных как бы «прототипов».  Соединив в себе, одновременно, дар мелодиста, аранжировщика и безупречный стилистический вкус, он превосходит любого из современников, «распиаренных» за что бы то не было из этого.

Но более всего, на мой взгляд, отличает его умение обращаться с поэтическим словом, его ритмическими и смысловыми акцентами.

Дело в том, что современные стихи (на любом языке с силовым ударением) для пения не предназначены.  Как правило, если текст легко поется, то это весьма слабое или, вообще никакое стихотворение.  И наоборот: настоящие стихи, будучи положены на музыку, умирают.  А у нас этим очень любят заниматься всякие плюшевые зайки вроде (не хочу упоминать, но придется) Крутого и прочих пугалкиных прихвостней.  К счастью, жертвами становятся не очень симпатичные мне творения таких людей как Цветаева, Мандельштам и Пастернак, однако не отметить сам факт убийства и издевательства нельзя.  Кстати, неслучайно этот момент очень хорошо уловили профессиональные убийцы смысла - Шац и Лазарева - спародировав, в частности, песню на стихотворение Пастернака «Мело, мело по всей земле...».  Получилось что-то вроде: «Лежало сало на столе. Лежало сало. // Лежало сало на столе - кому мешало?!» :-)

Причина, вероятнее всего, именно в ударении, которое в древних «индоевропейских» языках было тоническим (музыкальным), в связи с чем мелодии рождались как бы сами собой, играя подчиненную роль.  Теперь же выделение отдельных слов и слогов различающимися по высоте звуками - искусство, доступное избранным, но очень соблазнительное для профанов.

Песня на стихотворение Шелли (как и почти вся пластинка) - яркий пример подобного искусства.  Прямая и стремительная ритмическая структура исходной строфы, как бы ускоряющаяся к концу за счет укороченной последней строки, полностью разбита и воссоздана совершенно иначе при сохранении опоры на рифму.

В общем, как говорится, enjoy!

Ну, и приятной ностальгии всем, кто помнит! :-)

А вот пластинка целиком: сначала сторона "А", потом "В":

>